Чаепитие с призраками

Какой это, должно быть, отдых – просто сидеть там. На металлической доске. Спать. Просто спать. Быть серой и неподвижной, ни о чем не думая и забыв о призраках».

Разбитые зеркала

Фелисите возвращается в дом – в дом, где больше ничего не осталось. Ни сестры. Ни чая. Лишь огромная дыра в крыше, дождь, который в нее льется, да призрак графини, дремлющий на диване и пришпиленный к нему каплями.

Фелисите вдруг обнаруживает, что растеряла весь свой апломб.

Ее кресло превратилось в большую намокшую губку. С чавкающим звуком она садится на холодную ткань – и та мгновенно обволакивает спину и ноги. Моросящий дождь окрасил жемчужно-серую одежду в угольный цвет. Краем глаза Фелисите замечает у двери груду влажных конвертов. Еще несколько часов – и они превратятся в мокрую кучу. Тем лучше.

Она смотрит на хаос, но он ее не пугает. Хотя бы хаос остался.

Кому нужны порядок и чистота, когда внутри все идет прахом.

Анжель-Виктуар будет счастлива, когда проснется. Она хотела, чтобы Фелисите немного изменила свои взгляды. Может быть, графиня поймет, что они не так уж и плохи, в конце концов, было за что держаться, когда все остальное перекошено, искажено и дробится, как отражение в разбитом зеркале.

Хижина во дворце: бац.

Шкафчик, полный странночаев, чтобы вызывать призраков: бац.

Человек, с которым можно сесть за чашкой чая и который назовет тебя Кле: бац.

Сестра-близняшка, что ждет, с картами и конфетами в руке, посреди раскрашенных черепов птиц.

Бац.

Самое приятное в дожде то, что он приглаживает волосы, заставляет нос течь, а щеки бледнеть, и тогда ты выглядишь такой жалкой, такой потрепанной, что люди даже не замечают, что ты плачешь.

Стадо диких чайников

Чайники тоже пропали.

Фелисите не может их винить. Оскорбительно, когда избранную, изнеженную паству используют как тазы для дождя. Особенно когда у них нет овчайки, которая бы подбадривала их, как генерал убеждает своих солдат, что благородно умирать за чужие заблуждения, поливая пески своей кровью.

Чайники, должно быть, посмотрели друг на друга, подняли носики и сказали себе, что жертвоприношения не для них. Я представляю, как они спустились по лестнице и вышли на улицы Ниццы. Целое стадо чайников запрыгало и пошлепало по булыжникам. Ни овчайки, ни пастушки. В общем, свобода.

Мажордом-картограф

Лишь несколько дней спустя Фелисите находит в себе силы подняться из кресла.

За это время успевает прийти август с его зонтиками, холодильниками и туристами еще более шумными, чем июльские. Теперь, когда в крыше появилась дыра, их слышно и отсюда. По крайней мере, проникающая в дом жара высушивает промокшие от дождя кружки, разбухшие книги и пустые полки.

На восьмое утро Фелисите выходит на улицу. Графиня, которая слишком долго не пила чай, принимает ее за служанку.

Фелисите отправляется туда, куда ей еще неделю назад следовало пойти: к бабушке и дедушке.

По крайней мере, именно так она мне говорила.

Это не ложь, конечно, но, скажем так, и не совсем правда. Вы уже и сами понимаете. Она не собиралась в подробностях описывать мне все свои разочарования, которые пережила, прежде чем достигла цели. Сколько летних дней кружила в поисках ответов, но заходила в тупик; как бегала за уликами, которые оказывались пустышками, за мертвецами без призраков или призраками, которые не знали Кармин; как обыскивала руины Рокбийер-Вьё вдоль и поперек, чтобы редкие привидения поведали ей об Аделаиде – только об Аделаиде, – но никогда о Кармин.

И вот она рассказывает мне о том восьмом дне. Тогда Фелисите решила навестить свою бабушку-ниццарку.

По дороге она невольно представляет, что бы сказала, если бы Агония сидела рядом с ней в машине. Как думаешь, какие они, наши бабушка и дедушка? Как, по-твоему, они стали призраками? Да, нельзя прожить триста лет только для того, чтобы вот так глупо умереть… Если уж взял на себя труд продержаться на ногах целых три века, значит, ты крепко уцепился за существование. Но как думаешь, знают ли они об Испании?

В этой фантазии Агония высовывает голову из окна, чтобы лучше дышалось, гремит одеждой и отвечает что-то вроде: «Они, должно быть, милейшие люди, учитывая, какую мать нам оставили».

В полном одиночестве, без чая, без сестры, Фелисите прибывает туда, где, согласно архивам, Аделаида де Рокабьера провела вторую половину своей долгой жизни.

Заброшенный дом возвышается на углу двух улиц за «Негреско»[12]. Дворец отбрасывает на него свою тень; он стоял тут задолго до знаменитого отеля и переживет его. Охристый фасад с фальшивыми колоннами почернел, лепнина осыпалась. Стеклянная крыша потускнела от помета. Его территорию опоясывает ржавый забор, сквозь который торчат сухие пальмовые ветви.

Несмотря на всю свою ветхость, это место выглядит так дорого и претенциозно, так вычурно даже после ста пятидесяти лет старания пауков и дождей, что Фелисите удивляется: как могла ее мать родиться здесь, а потом вести жизнь пастушки на терзаемой бурями горе?