Чаепитие с призраками

Целую неделю – а может, и год, в пустыне время бежит странно – Эгония и Фелисите гостят у Веры в ее доме, где нет зеркал, но полно окон. Дни напролет, между очагом и дождем, между цветами и фруктами, под большим крестом с пурпурной вуалью, они рассказывают друг другу истории о детстве, ожерельях и играх, о юности в Провансе и жизни в Испании.

Пока Эгония ходит в рощу, чтобы приручать своих бабочек, Фелисите пристает к Вере с вопросами о матери. И вот так, благодаря этим тихим беседам, заполняются пробелы. Те дни, когда мать исчезала, чтобы приехать к Вере в ее оазис, те месяцы на горе Бего, когда она снова становилась Кармин; где была Кармен, где ее не было… мало-помалу рваная ткань ее жизни латается, сшивается.

Но остается пустой. Без тела внутри.

– Мама часто разговаривала с тобой и со мной. И в то же время ничего нам не рассказывала. Ничего личного.

К такому же выводу приходит Фелисите.

– Как можно так долго жить и никого к себе не подпускать?

Вера в ответ лишь поднимает бровь. На мгновение Фелисите кажется, что стены покрыты зеркалами.

Через неделю – а может, через год – жизнь матери Фелисите упорядочивается в ее сознании. Проводница видит ее каждый раз, когда закрывает глаза, как временную шкалу. И каждый раз стрелка начинает отсчет слишком поздно: не хватает восьми лет.

Самых первых.

Фелисите не нашла ни призрака Кармин из Мон-Бего, ни Кармин из дома в Ницце, ни влюбленной Кармен, ни Каридад из пустыни, ни тех, кто вселился в ее тело в заброшенной деревне. Призрак матери не относится ни к одной из этих женщин. Он не выбирал места, где они жили.

Все, что осталось, – это Кармин из детства.

– Вера…

Внезапно в этой пустыне, где меркнет память, Фелисите будто просыпается. Что-то, возможно ветер из-за облаков, будит проводницу и говорит, что ее пребывание здесь подходит к концу. Из глубины сумки она достает старую книгу семейных записей.

– Мама никогда не рассказывала тебе о своих сестрах или братьях?

На каждой странице – записи о рождении и смерти одного из детей Аделаиды, вплоть до той, что вырвана, прямо перед Кармин.

– Все остальные были уже мертвы, когда она приехала. Но здесь, может быть… Если бы я могла найти тетю или дядю, которые еще живы, или хотя бы призрак…

В дверях появляется Эгония, вытирает ноги, входит, принося с собой запах дождя и ветра, и заявляет:

– Фелисите, я помню. Ты сейчас спросила о братьях и сестрах. Я что-то видела на тех страницах, которые прочитала.

Конечно, она слышала, о чем говорили Фелисите с Верой. Эгония все слышит, все чувствует. Но ей все равно приятно знать, что сестры дожидаются ее ухода, прежде чем продолжить обсуждать Кармин.

Я ее понимаю. Все дети специально притворяются спящими, чтобы почувствовать, как окружающие их взрослые крадутся и понижают голос, боясь их разбудить.

– На самом деле я давно вспомнила, но ничего не сказала. Потому что… подумала, что она писала про меня.

– Серьезно? – удивляется Фелисите. – Почему?

Эгония переминается с ноги на ногу:

– Страницы были перечеркнуты. Переписаны заново. Сложно было читать. В некоторых местах их даже пером в гневе проткнули. Целые страницы о сестре-близнеце, которой не стоило рождаться.

Кожица и договор

Фелисите не сразу сумела убедить Эгонию вернуться в Прованс. Они не могли оставаться тут вечно, несмотря на то что здешние фрукты наконец-то обрели для ведьмы вкус, а ее хаос ничего не портил. Это умиротворение не будет полным, пока Эгония не задаст матери свой вопрос.

В итоге ведьма грустно кивнула и собрала чемодан.

На опушке маленького леса они попрощались.

Вера подарила Эгонии перчатки, сплетенные из кожицы ананаса из ее сада, чтобы ведьма могла прикасаться к миру за пределами пустыни, не вызывая увядания. Затем крепко и сердечно обняла Эгонию. Как будто для того, чтобы пропитать ее своим дождем и теплом.

Ведьма не ответила на объятия, но и не отступила. Лишь закрыла глаза и уткнулась лбом в плечо сестры.

Фелисите и Вера попрощались без лишних эмоций. Просто торжественно кивнули друг другу, обменялись прощальными взглядами и молча заключили негласный договор.

Сестра без послевкусия

Позже Эгония еще несколько раз возвращалась в Альмерийскую пустыню.

Прежде всего ради фруктов. Время от времени приятно было съесть грейпфрут, лопнувший от сладости, засунуть под резец зернышко граната и почувствовать, как кислота обжигает язык без прогорклого послевкусия.

И прежде всего ради Веры. Ради этой новой, цельной сестры, у которой нет трещин, залитых золотом.

Фелисите с ней не ездила.

Река и берег

– Осторожнее.

– Не волнуйся.

– Я стараюсь.

Перед близнецами нет зеркала, только окно, за которым парит чайка. Дальше – розовые крыши, полосатые зонтики Кур-Салея и море – сегодня льдисто-голубое, подгоняемое ветром, который срывает шляпы с последних отдыхающих.