Чагин

— Не будет.

Вера вздохнула, и они пошли дальше. Так же безмолвно поднялись в квартиру. Не произнеся ни слова, Вера собрала на стол. Выпили без тоста. Еще раз выпили. И тут Верины уста отворились. Она стала рассказывать про Вельского, с которым познакомилась еще на первом курсе университета.

В Центральной библиотеке она заказала иностранную книгу — ничего особенного, что-то о Толстом. Спустя небольшое время к ней подошел человек, державший бланк ее заказа. Это был Георгий Николаевич. Он спросил, действительно ли ей важна эта книга. Конечно, важна — иначе зачем бы она ее заказывала? Вера вела себя очень эмоционально — сама не знает, почему. Вельский кивнул и попросил ее следовать за ним.

Они пришли в знаменитый спецхран. Надписи такой на двери не было — висела табличка с номером комнаты: 321. Вера запомнила этот номер благодаря последовательности цифр. Была в ней какая-то безысходность: следующей цифрой оказывался бы, понятно, ноль.

Время от времени Вера навещала Вельского в спецхране. Теперь она заказывала книги, которые ей были не очень-то и нужны. Впрочем, ее заказы были вполне естественны, потому что Вера училась на германской филологии. После очередного похода в спецхран она спрашивала себя — не влюбилась ли она в Вельского? Ответом всякий раз было: нет, не влюбилась.

Ей нравилось, как Вельский, словно фокусник, доставал из шкафа очередную книгу, как сдувал с нее несуществующую пыль и галантно клал перед Верой. Был в этом какой-то особый библиотечный шик. Едва ли не удаль — в тех, разумеется, пределах, в каких она способна проявиться в библиотеке.

Позднее, когда они познакомились ближе, Вера удивлялась бесстрашию Вельского. Тайно он приносил ей фотокопии книг, от одного названия которых становилось не по себе.

— И то, как он сегодня скулил… Это было хуже пытки. Человека просто не стало. — Вера выбила из пачки папиросу и закурила. — Ты понимаешь? Человек разрушился. Распался… Зато Альбертик, которого я всегда считала балаболом, оказался настоящим героем. Как проявляет людей опасность!

Она внимательно посмотрела на Исидора.

— У тебя такой несчастный вид… Это ведь не упрек тебе. Если бы тебя допрашивали так же, как Альбертика, ты, может быть, тоже так отвечал. Отвечал бы?

— Нет.

— Жаль. Тогда хотя бы не делай такую кислую мину, когда я говорю о нем. Но… — Вера выпила еще одну стопку, и Исидор понял, что она уже не совсем трезва. — Но я тебя не виню.

Исидор молча кивнул.

— Ты не виноват! — почти крикнула Вера.

— Я виноват.

Она опять вздохнула.

— Я тоже виновата. Все мы виноваты… Да что с тобой?

Исидора в буквальном смысле трясло. Он пытался успокоиться тем, что никто ничего не узнает.

Неожиданно для себя произнес без выражения:

— Это я им всё рассказал.

Вера еще не понимала.

— Что — всё?

— Всё, что было на заседаниях кружка.

Она с силой потушила в пепельнице папиросу. Минуты две сидела, ничего не говоря. За окном проехала машина. Исидор запрокинул голову, чтобы не дать скатиться слезам. Через мгновение уже чувствовал их на щеках. Он закрыл лицо руками.

— Они тебя заставили это сделать?

— Нет.

Он не отнимал рук от лица. Слышал, как она встала и надела пальто. Хлопнула дверь. Не было даже короткого прощай.

* * *

Дальнейшие записи напоминают эпилог. Дневник, который мыслился пожизненным спутником, неожиданно оборвался. Если бы не короткие завершающие фразы, можно было бы подумать, что оборвалась жизнь. В каком-то смысле она для Чагина действительно оборвалась.

Несколько дней он еще метался между отчаянием и надеждой. Отчаяние вызывала непоправимость ошибки, а надежда — он и сам не знал, с чем она была связана. Может быть, с добротой Веры. С тем, что она скажет: это была всего лишь ошибка. Хотя… Даже если и сказала бы, сам он произошедшее как ошибку не рассматривал.

Вера не стала с ним говорить. Она не дала ему ни единого шанса на оправдание. Самым ужасным для Исидора было то, что оправдываться ему было нечем. Несколько раз он ждал ее у факультета после занятий, но она намеренно выходила с кем-то — так, чтобы пройти мимо него, не останавливаясь.

Однажды на улице он встретил Вериных родителей. Мельников дружески хлопнул Чагина по плечу и спросил, отчего тот давно не заходит.

— Поссорились? — он заговорщически подмигнул Исидору.

— А давайте устроим примирение, — сказала Верина мать. — Приходите к нам на чай — тут уж Вера никуда не денется.

Исидор кивнул.

— Передайте Вере…

Он замолчал, потому что передавать было нечего. Попрощался и быстро пошел прочь.

В университет он ходить перестал. Дни напролет лежал на кровати. Старался не шевелиться, чтобы не слышать визга сетки. В один из дней его навестил Николай Петрович. Взяв стул, он приставил его вплотную к кровати Исидора.

— Вошел, между прочим, беспрепятственно: дверь не заперта, — сказал он.

Исидор не обернулся.

— Оттого что вы бросили работу, лучше не будет, — молчание Чагина его не смущало. — Хуже, правда, тоже: мы с Николаем Ивановичем нашли для вас другую работу.

— Новый кружок? — спросил Исидор, глядя в потолок.

Николай Петрович взялся за спинку кровати.