Чагин

— Зря иронизируете. Кружок — это, что называется, проба пера. Я выхлопотал для вас кое-что поинтереснее. Направление — международное…

— Для меня все направления закончились.

Лицо Николая Петровича выразило озабоченность.

— А Николай-то наш Иванович совсем, бедный, в чудилу превратился. Говорит вчера уборщице: милое созданье.

Николай Петрович потер переносицу.

— Вы видели нашу уборщицу? Нет? Вот ее точный портрет. — Он показал на подаренную им африканскую маску и захохотал. — Милое созданье… Кстати, маска у вас стоит неправильной стороной.

— Когда я должен освободить квартиру?

— Да перестаньте в конце концов — вы же с клеветниками России боретесь! Ну, бросила девчонка, ну, другую найдете. И вообще — зачем было ей всё рассказывать? Вот Альберт умнее вас: всё он только нам рассказывает. Гнилой, кстати говоря, парень. — Николай Петрович помолчал. — А может, еще вернется Вера-то?

— Она не вернется.

* * *

Вельского обвинили в антисоветской агитации и пропаганде, и приговорили к семи годам лагерей. Суд состоялся 31 декабря. Зачитывая материалы дела, прокурор среди прочего ссылался на неких добровольных помощников. Их показания позволили восстановить картину преступления в мельчайших деталях. Из всех кружковцев на суде был только Чагин.

Вельский сидел неподвижно и смотрел, как на сквозняке покачивалась новогодняя гирлянда. Когда огласили приговор, в зале раздался крик Исидора: «Георгий Николаевич, простите меня!» Вельский продолжал рассматривать гирлянду. Было неясно, понимает ли он вообще, что происходит.

В начале января за вещами Веры приезжал ее отец. В феврале Чагин узнал, что Вера вышла замуж за Альберта.

Часть вторая Операция «Биг-Бен»

Сейчас, когда у меня образовалась малая толика времени, расскажу, братья, старыми словесы о феерической операции «Биг-Бен». В сотрудничестве с рядом коллег подготовлена она была вашим покорным слугою — не по должностной, замечу, обязанности, но по зову сердца. Расставляя точки над i (хоть при нынешнем нашем алфавите не над чем их и расставить), укажу, что являюсь сотрудником Центральной городской библиотеки.

Заметили? Не успел начать, а уж процитировал Слово о полку Игореве. Припав к истокам отечественной словесности, обозначил пунктирно эрудицию и патриотизм. Ниже еще что-нибудь процитирую. И не один раз. В речи моей вообще много скрытых литературных цитат, равно как скрытых пословиц и поговорок.

Кое-что придумываю сам. Например: «Крылатые фразы окрыляют». Николай Петрович, мой коллега, сказал мне в частном порядке, что эта фраза дважды крылата. Многие отмечают в ней изысканность формы и глубину содержания. Что ж, со стороны, как говорится, виднее. Не ища славы человеческой, я лишь скромно констатировал факт: бескрыло повествование, лишенное отсылок к книжной мудрости. Уподоблю его крыльцу без перил, которое для прогулок небезопасно. Знай поскрипывает себе, предупреждая о неизбежности падения.

Стоит ли при таких обстоятельствах удивляться, что книги сыграли в моей жизни решающую роль? Отвечаю: нет, не стоит. Тихий их шелест расслышал я, возможно, не сразу, но, когда уж сие случилось, стал читать запоем. Говорю это вопреки тому же Николаю Петровичу, для которого, отмечу entre nous, слово «запой» имеет более конкретное наполнение. Он объясняет перемены в душевном моем строе ударом о ступеньку. Забегая вперед, сказал бы, что в некоторых своих суждениях Николай Петрович грешит излишней механистичностью. Грешит много, часто и где-то даже беспробудно. Со всей беспечностью работника библиотеки, к каковым, впрочем, отношусь и я.

Сфера прямой моей библиотечной ответственности — гражданская оборона, и в высшей степени естественным было то, что первоначально я увлекался литературой узкоспециальной. Меня подкупало многообразие тем — от марок огнетушителей до оказания первой помощи, предусматривающей прежде всего освобождение пострадавшего от травмирующего фактора — будь то завал, водоворот или горящая одежда. Вместе с тем, уже тогда меня удручало, что язык этих книг был несколько — как бы аккуратнее выразиться? — суховат, и отличались они бедной образностью.

Следует признать, что при всех своих недостатках литература по гражданской обороне имела и неоспоримые преимущества. Они выражались как в богатстве собранного материала, так и в реалистичности описаний. По количеству пожаров, землетрясений, наводнений и взрывов словесность сия превосходила не только отечественную, но и мировую классику.

Все так, любезный читатель, но в то же время, в то же время… Сколь статично, сколь однобоко и бесцветно (если учесть иллюстрации и схемы) было там отражение указанных событий!

Решив расширить круг своего чтения, я обратился к материалам по смежной тематике. Первое же прочитанное мной произведение («Майская ночь, или Утопленница») открыло передо мной новые горизонты. Потом мне попались две неплохие пьесы («Живой труп» и «На дне»), а уж далее я стал читать всё подряд. Эти описания были неизмеримо живее всего того, что мне довелось прежде читать. И даже — писать…