Чагинск

Я купил трех лещей, щуку и два сомовьих хвоста. И остатки пива. И «Люксовую». Тимофей предложил еще малосольных огурцов, но я сказал, что огурцы завтра возьмем, тогда Тимофей предложил довезти нас до дома.

Мы болтались в машине между дровами, мешками с ароматными опилками, ящиками с водкой и пивом. От железа коптильни распространялось тепло, я задремал, а проснулся, когда надо было выходить.

Мы с Романом выгружались из машины, коптильщик помогал. Я с трудом различал, куда именно мы выгружались: пока ехали, сильно стемнело. Мне не хотелось под дождь, но все случилось так быстро, что я не успел придумать, зачем нам ехать с коптильщиком дальше, Роман ему что-то сказал, они оба засмеялись, коптильщик уехал. Вокруг было незнакомое место. Перекресток с колонкой, а дома Снаткиной нет.

— Дом вроде исчез, — сказал Роман. — Видишь?

Посторонняя улица. Перекресток. Колонка. Чужие дома. Тополя.

— Ты куда велел нас везти? — спросил я.

— Улица Коврова, — ответил Роман.

Я попробовал вспомнить, где в Чагинске находится улица Коврова. Не вспомнил. Возможно, она находилась не в Чагинске. Я быстро обернулся, но машина Тимофея исчезла. Вдали зажегся одинокий фонарь, вокруг которого, невзирая на дождь, тут же пустилась мотаться летучая фауна. Роман повесил на шею двух копченых лещей, а я одного леща и щуку.

— Долго ехали? — спросил я.

— Не знаю… Я засыпал пару раз… А что?

— Не знаю, где мы, — сказал я. — Может, это вообще не Чагинск.

Роман понюхал леща.

— Почему же не Чагинск? — спросил он.

— Этот Тимофей… Он мог нас завезти.

— Куда?

— Например, в Полому. Он мог подумать, что мы из Поломы…

— Почему он должен был так подумать?! — с отчаянием спросил Роман.

Я не ответил. Улица Коврова уходила вверх, и я рассудил, что если мы в Чагинске, то стоит по ней подняться — и найти там Набережную, или Кирова, или уткнуться в переулок Крупской, может быть, даже Пионерскую; в конце концов, «Люксовая» вполне могла оказаться люксовей, чем нам предполагалось. А если мы в Поломе или в другом каком месте, то там мы пересечемся с другой улицей, например асфальтированной, и сможем выбраться…

— Не знаю… Сейчас в Чагинск со всех окрестностей съезжаются, он мог решить, что мы не местные…

— Надо куда-нибудь идти.

— Пойдем.

Мы шагали, обходя большие и перепрыгивая маленькие лужи; когда я перепрыгивал лужи, щука стукалась о леща и издавала звук, полный тоски. В конце улицы проступал сквозь дождь дом, новый, но нежилой, с забитыми окнами.

— Я не знаю, почему остался, — говорил Роман. — Ощущение такое возникло. Понял, что должен… Что это вроде как судьба. Смешно, я понимаю, очень смешно, ха-ха-ха…

Тогда…

Я тогда провожал ее, она ехала к тетке в Михали, везла лекарства и макароны. Мать Кристины купила целый мешок макарон и половину отправила тетке, ссыпав в рюкзак. Я взялся помочь дотащить, Кристина не спорила. Мы вышли за час до автобуса, но по пути нас подхватил почтальон на «каблуке» и довез до остановки. Надо было ждать, автобус сначала забирал пассажиров в Нельше, потом возвращался на Вожеровскую дорогу.

Мы сидели под пыльным придорожным грибком. Сначала играли в «синий-зеленый», Кристина, как всегда, была «синей» и постоянно выигрывала, мне надоело, и Кристина предложила играть в фильмы, это как в города. Мы стали играть, и Кристина опять победила, хотя я вроде смотрел много. Потом мы ходили по обочине и искали кремни. Потом Кристина спросила, кем я хочу стать. Я сказал, что экономистом — они зарабатывают. Кристина немедленно меня засмеяла, по ее мнению, это не работа для мужика — с бумажками возиться, смехота и дурь.

Я немного обиделся. Во-первых, моя мама очень хотела, чтобы я стал экономистом, все ее знакомые экономисты очень приличные люди. Во-вторых, сам я не представлял, кем собираюсь стать, почему не экономистом? Экономистом хорошо.

А сама Кристина вдруг сказала, что мечтает стать писателем.

Я хотел ее подразнить, однако она сказала, что это серьезно, и я не засмеялся.

Хочет стать писателем. Потому что у них интересная жизнь. Они не сидят на месте, а путешествуют по всему миру. Но это вряд ли у нее, Кристины, получится, потому что быть писателем очень тяжело. Надо писать с утра до вечера, а иногда и ночью, а думать так вовсе постоянно. А я сказал, что это ерунда — ничего сложного, любой, у кого по литературе «пять», а по русскому «четыре» и кто не полный дурак, станет писателем на раз-два. Может, не Гоголем, но таким обычным писателем, про природу, или про животных, или юмористическое сочинять.

Мы стали спорить, Кристина настаивала, что сочинения это одно, а литература другое, вот у нее сочинения одной левой идут, а рассказ написать… Для этого нужен настоящий талант. А я стоял на том, что никакого таланта тут не требуется, любой дурак может, садись да пиши. Кристина разозлилась и сказала, что если любой дурак и таланта не нужно, то напиши, два дня тебе хватит? Я согласился, подумаешь.

Кристина уехала с макаронами, а я отправился домой.

Я взял у бабушки в тумбочке тетрадь в сорок восемь листов, устроился на веранде и написал рассказ. Про то, как мы с Федькой шли топить Чугу.