Чагинск

Проспал долго. Наверное, от погоды. Поменялось давление, голова трещала, как коробка барометра, казалось, что затылок потяжелел и сама шея закостенела, в ней выросли новые позвонки, которые мешали голову поворачивать. На глаза давило, и открывать их не было никакого желания. Я с трудом выбрался из койки.

В коридоре пахло давленым укропом и зеленым луком; я заглянул в соседнюю комнату, Роман спал, свесившись с койки до пола, я не стал его будить. Снаткина не спала — я услышал ее бормотание с веранды.

— …тогда в шестидесятом их полностью отпустили, сказали — можете уезжать в свою Польшу. Но никто не поехал в Польшу, остались здесь жить. А через пять лет один взял да двух других ножиком пырнул, но не до смерти, не поделили они что-то там. Думали, пырнутые в милицию пойдут, а они не пошли, за линию переехали, на Спортивную. Потом этот поляк на бухгалтерше одной женился, а в семьдесят втором они уехали в Ленинград…

Снаткина сидела на ступеньках, разговаривала с собой и чистила зеленый лук. Распарывала луковые стрелки ногтем большого пальца, раскрывала, осматривала и отбрасывала налево, на левой стороне крыльца собралась большая охапка, на правой гораздо меньшая.

Я кашлянул, Снаткина заметила меня и замолчала.

— Что делаете? — спросил я. — Окрошку собираете?

— Какая окрошка, гляди!

Снаткина разрезала ногтем стрелку лука, раздвинула зелень и показала несколько мелких и суетливых белых личинок. Зрение у Снаткиной, похоже, до сих пор отличное.

— Можно стрелки промыть, — предложил я. — В соленой воде…

— Червястое нельзя есть, — покачала головой Снаткина. — Они же туда уже насрали, ты что, не знаешь?

— Знаю…

— В луке черви, в малине тля. — Снаткина плюнула на большую охапку.

— Это от сырости, — сказал я.

— Ага, от сырости. — Снаткина вытерла ладонь о юбку. — Какая сырость — на самой макушке живем, тут не бывает сыро! Сырость тут ни при чем… Пойдем, покажу!

Снаткина надела обрезанные резиновые сапоги, мне дала такие же, мы вышли из дома.

— На огород давай, — махнула Снаткина. — За дровником слева. По грядкам не топай!

Я обогнул сараи и увидел грядки. Картошка зеленела ровными окученными рядами и вовсю цвела приятно сиреневым, грядка с луком оказалась наполовину прореженной. Еще я узнал свеклу, морковь и, похоже, репу. Через минуту появилась сама Снаткина с лопатой и совсем на нее не опиралась, не как на велосипед, сама шагала, а лопата хорошая, из старых, — блестящее полотно и черенок чуть кривой, такой лопатой гектар вскопаешь — не вспотеешь, а велосипед все-таки психологическое, однозначно.

— Смотри!

Снаткина наклонилась и наклонила картофельный кустик. На стеблях ядовитыми бордовым бисером висели личинки колорадских жуков.

— Ладно бы листья жрали, в самый цвет лезут, в серединку!

Снаткина растрепала цветок и выдавила из него жирную личинку.

— Синеглазка, — сказала Снаткина. — Пять мешков посадила, вся синеглазка, в Протасово нарочно ездила… На каждом ведь сидят! Обираешь, а на следующий день в два раза больше. И внизу…

Снаткина выдернула куст, отряхнула от земли.

— Мелочь, еще с горох, едва завязалась, а вот смотри…

Снаткина раздавила картофелину и сунула мне под нос. Поперек белого хрустящего клубня тянулась червоточина, из которой немедленно высунулся блестящий желтый червячок. Снаткина ухватила его ногтями и вытянула, хотя было заметно, что червячок активно сопротивляется.

— Проволочник. — Снаткина кинула червя на лопату и растерла сапогом. — Понимаешь?

Я услышал, как проволочник хрустнул.

— Внизу проволочник, сверху колорад?

— И в луке еще сука какая-то. И черемуха тенетами обвисла. А на крыжовнике или ржавчина, или тля… Со спичечную головку тля, листы жрут изнутри, так что они краснеют и пупырями идут.

— Тут всегда так, — сказал я. — То тля, то слизни, я же помню. А был год, кроты все пожрали.

Снаткина выдернула соседний куст, размером клубни не отличались, и каждый из них был проеден пытливым проволочником.

— Раньше они по отдельности работали, — сказала Снаткина. — То черви, то тля, то тля, то черви, а тут все сразу — и черви, и тля, и долгоносик. А сейчас дружно взялись, как в семьдесят втором. Кротов пока вот не было. Но скоро они поднимутся.

— Откуда поднимутся?

— Иди, там чайник вскипел, — не ответила Снаткина.

Я вернулся в дом, на кухню, налил чая и нашел несколько засохших конфет. Пока пил, думал про кротов. Кроты поднимутся.

Где-то в глубине городского холма в долгих промозглых норах спят до срока кроты. Раз в семнадцать лет, когда планеты выстраиваются в линию, и над горизонтом сияет Марс или комета с двойным идиотским названием, и на Землю льется невидимый ядовитый эфир, они просыпаются… Может, на нас в лесу напал крот? Федор прав, надо пить меньше. Как здесь пить меньше, здесь хочется пить каждую минуту…

С огорода вернулась Снаткина, села напротив, я налил ей чаю.

— Клещи еще, — сказала она. — Лезут. Раньше они за Ингирь не проходили, а сейчас как сорвались, на улицах уже ползают. Вот от чего это все?

— Глобальное потепление, — предположил я.

— Правильно! Теплеет! Скоро сильно потеплеет!