Чагинск

На последней площадке я остановился. Выше начиналась антенна, на нее можно было попробовать залезть… Я не стал. Тучи ушли на юг, показалась луна, стало гораздо красивее. Ингирь тек серебром, свет словно поднимался из глубины, и мне казалось, что небо над рекой тоже светится. И сосновые рощи светились. А город, наоборот, словно погас, его огни горели вполовину слабее звезд. Небо пылало, мир перевернулся, я забыл про бинокль и смотрел только вверх.

Не знаю, сколько я простоял, задрав голову. Может, минут десять. Меня никто не звал и не торопил, странно, я подошел к краю и осторожно поглядел вниз.

Кристина и Федька целовались.

Я снял часы. Хотел швырнуть их вниз, но стало жалко.

Вот так…

Я налил еще водки, выпил и закусил галетой.

Я сидел на полу в своей комнате и пил. Наверное, я засыпал несколько раз. Просыпался и обнаруживал себя в разных местах комнаты. Иногда я видел Снаткину, она сидела на табуретке и что-то рассказывала. Или молчала. Возможно, она мне снилась.

Окончательно проснулся я уже в сумерках. Мне показалось, что звонит телефон, я вытянул его из кармана, уронил и долго гонял по полу. Телефон, конечно, не звонил. Зато по коридору шаги, скрипучие.

Я поднялся. В коридоре никого. Дверь в комнату Романа открыта. Я заглянул.

Роман сидел на полу у стены. Спал.

Не соврал Светлов, разобрался.

Или не Светлов? Вдруг Рома сбежал? Заколол шариковой ручкой охрану и сбежал. Теперь…

В комнате сильно пахло бензином.

Глава 18. Комната Кристины

В окно неловко и мучительно протискивался Хазин.

Он пытался проникнуть боком, и вперед головой, и ногами вперед — по-морскому, не получалось никак.

Я проснулся и увидел окно, выходящее на колонку и березу. А до этого я просыпался и видел окно в гостинице, хорошо, что в него не лезла Маргарита Николаевна. Были другие окна, окна и стены; жизнь есть окна и стены, сегодня в окно лезет Хазин, завтра в окно спасется Подколёсин, мир застыл в причинно-следственных кандалах квантово-волновой теории, волна возбуждается, волна на пике, волна затухает. Похоже, с нападения мыши началось затухание.

Надо избавляться от страсти к дешевой философии, подумал я, здесь Хазин прав. Простота и общественное благо — вот цель благородного мужа. Хазин настырно проталкивал нетренированное туловище в окно. Это продолжалось так долго, что я засомневался — не дурной ли это сон, и осознанно плюнул Хазину в рожу, но не долетело, это все-таки был не сон. Хазин извернулся и вдвинулся в окно спиной.

Это был, пожалуй, самый нелепый из опробованных им способов, мне показалось, что Хазин застрял — спина ерзала в окне, Хазин кряхтел — и вдруг как крем из кулинарного рукава выдавился в комнату. Перекатился боком, вскочил, навис над постелью, схватил меня за жилетку и стал трясти. Делал он это абсолютно безобразно: вытаскивал из койки, затем бросал обратно, вытаскивал — бросал.

Раза после пятого я окончательно проснулся и звонко хлопнул Хазина по ушам. Двойная «лодочка», отлично отрезвляет. Хазин ойкнул, выпрямился, а я вдогонку пнул его в пузо. Хазин отлетел через комнату, стукнулся о стену, упал, видно, что не ушибся, но сделал вид.

— Сволочь… — сказал Хазин.

В принципе про него можно сочинить какую-нибудь книгу. Роман в трех разочарованиях.

Я сел в койке. Девять часов. Чудное утро в Чагинске. И что бы я делал, если в окно полезла, допустим, Маргарита Николаевна? Что должен делать интеллигентный человек, если в окно лезет Маргарита Николаевна: смириться, оказать сопротивление?

— На хрена ты это сделал? — не поднимаясь с пола, спросил Хазин.

— Давно пора было… Ты, Хазин, скот… Не хочу тебя видеть. Даю тебе тридцать секунд на ретираду…

Красиво. Тридцать секунд на ретираду, полчаса на реприманд, беги, Подколёсин, беги. Сегодня я вроде бы выспался.

— На хрена ты это написал?! — Хазин достал из кармана «Чагинский вестник».

Надоела эта газета. И Хазин еще больше, я сильно переоценивал его как художника, а он сволочь. Фотографический Иуда, полноматричный Гапон.

Я прикинул, хватит ли мне сил выкинуть его в окно, и пришел к выводу, что не хватит — вчера весь день таскал чемодан…

— Ты представляешь, что он теперь с тобой сделает?! — спросил Хазин.

И совершенно трагически постучал газетой по голове.

— Такие вещи не прощают, Витя!

Уныл, напуган, жалок.

— Не переживай, — сказал я небрежно. — Ничего тебе за это не будет.

— За что не будет?! — плаксиво спросил Хазин. — Я же ничего не сделал!

— Это не ты разве? — я кивнул на газету.

— Я?!

Хазин подскочил с пола.

— Я-то тут при чем?! Я вообще ни разу!

— Ну, извини тогда… — Я развел руками.

— Что значит «извини»?! Он что, уже спрашивал?!

В голосе Хазина прозвучало отменное отчаяние, несколько секунд я им наслаждался.

— Ну да, — зевнул я. — Спрашивал. Первым делом вчера… Кто, говорит, этот неосмотрительный и отчаянный юноша…

— Это не я! — крикнул Хазин в потолок. — Не я!

Покраснел, на лбу вспучилась вена. Умер от удара «Чагинским вестником», в истории такое случалось.

— Это не я. — Хазин продолжал смотреть вверх.

— Ты чего, Хазин? — спросил я.