Чайковский

Двадцать пятого апреля (в США по новому стилю — 7 мая), в день своего рождения, Чайковский снова появился за пультом оркестра, чтобы продирижировать Третьей сюитой. Дневник свидетельствует: «Страшно волнуюсь в утро этого дня. Уж сколько раз этой самой сюитой я дирижировал! Идет она прекрасно; чего бояться? А между тем я невыносимо страдаю! Никогда я, кажется, так не боялся. Наконец вышел, был опять превосходно принят и произвел, как говорится в сегодняшних газетах, сенсацию».

На следующий день состоялось третье выступление русского музыканта в Нью-Йорке: он дирижировал двумя своими хоровыми сочинениями. Но, пожалуй, наиболее значительным в музыкальном смысле был симфонический вечер в том же «Карнеги-холле», состоявшийся 8 мая, на котором Петр Ильич дирижировал Первым фортепианным концертом, хорошо известным здесь еще со времен первого исполнения пианистом Гансом фон Бюловом. За пятнадцать лет со дня его американской премьеры произведение стало всемирно известным и знаменитым. И вот слушатели смогли прочувствовать звучание этого шедевра под управлением самого автора. «Концерт мой, в отличном исполнении пианистки Адели Аус дер Оэ, прошел великолепно. Энтузиазм был, какого и в России не удавалось возбуждать. Вызывали без конца, кричали «upwards» (еще), махали платками — одним словом, было видно, что я полюбился и в самом деле американцам».

Композитор выступил в Балтиморе и Филадельфии, городах, находящихся от Нью-Йорка в радиусе трехсот километров, где, дирижируя Бостонским симфоническим оркестром, исполнил Серенаду для струнного оркестра, Третью сюиту и Первый фортепианный концерт. Успех был бесспорный. «Пресса воспевает мне такую хвалу, о которой в России я никогда и помышлять не мог», — сообщил он Модесту Ильичу.

Уверенный в успехе своего турне, Чайковский выехал в столицу США Вашингтон, где должен был состояться шестой и последний концерт его почти двухмесячной гастрольной поездки. По прибытии русский гость отправился бродить по городу, который, как он отметил, оказался «очень мил». Композитор был и «у знаменитого обелиска (величайшее здание в мире после башни Эйфеля), в Капитолии, откуда открывается чудный вид на Вашингтон, буквально тонущий в густой, роскошной зелени каштанов, акаций, дубов и кленов, за городом в Soldier’s Hause (великолепном парке, окружающем приют для ветеранов), на некоторых лучших улицах…». На другой день, вечером 6 июня, Петр Ильич дирижировал в помещении городского театра Первым фортепианным концертом.

Сразу после концерта в Вашингтоне композитор выехал в Нью-Йорк, где в его честь в помещении театра «Метрополитен» был организован прощальный музыкальный вечер. Автор сидел в первом ряду и вместе с публикой прослушал свои прекрасно исполненные романсы. Третий квартет и Трио «Памяти великого художника», которое вновь навело его на грустные размышления. В середине этой чрезвычайно сердечной встречи один из ее инициаторов, М. Смит, прочел дорогому гостю прочувствованный адрес. Петр Ильич ответил кратко, по-французски. Бурная овация покрыла его слова. Затем вечер продолжался. «После конца мне пришлось побеседовать с сотней лиц, написать сотню автографов», — отметил в своем дневнике уставший композитор.

Последняя ночь в Америке была короткой. Так как лайнер «Фюрст Бисмарк», на котором отплывал на родину Чайковский, отправлялся в 5 часов утра, то американские друзья, заехав в отель, проводили русского музыканта на пароход еще с ночи. Петр Ильич «распростился с милыми американскими друзьями и вскоре после того лег спать. Спал плохо и слышал, как в назначенный час пароход тронулся. Вышел из каюты, когда проходили мимо статуи Свободы». Ее небольшое изображение, высотой в шестнадцать сантиметров, Чайковский вез с собой в багаже, чтобы поставить среди других памятных подарков и сувениров на столе как свидетельство богатого событиями и впечатлениями посещения им Нового Света.

Еще в течение этого турне стосковавшийся по России композитор восклицал в одном из писем: «Мысль и стремление одно: домой, домой, домой!!!» Теперь желание это сбывалось. Судно, покинув устье реки Гудзон, выходило в океан.

«О, блаженная минута! — подумал Петр Ильич, глядя как в утренней дымке исчезают силуэты огромного города, кораблей, стоящих у причалов, и статуи Свободы, с каждым мгновением делающейся все меньше и меньше».

«Нет, — продолжал он размышлять, — видно, в этой жизни спокойствие и настоящее счастие, по крайней мере, минуты счастья, можно купить только ценой терпения и страдания».