Чайковский. Музыка и жизнь

Арто, будучи некрасивой, по словам Лароша, «покоряла сердца и мутила разум наравне с безукоризненной красавицей. Удивительная белизна тела, редкая пластика и грация движений, красота рук и шеи были не единственным оружием: при всей неправильности лица, в нём было изумительное очарование и, между несметным множеством виденных мною Маргарит, я не помню более идеальной и пленительной. Конечно, тут подкупал драматический талант. Я не видал человека более сжившегося со сценой: от первого, по-видимому, незначительного движения, до последнего крика торжества или отчаяния -иллюзия была полная; ни одна черта не обличала лицедейки, нигде не позволяли вам выходить из области грёзы и вымысла, и это тем удивительнее, что драматический талант Арто не имел специальности, что комическое, трагическое и деми-карактер равно были её царством. Эта энциклопедичность и объективность дарования не сопровождались холодностью, а были последствием необыкновенного богатства и отзывчивости натуры, умевшей воспламеняться в самых различных и, по-видимому, исключавших одна другую задачах».

Де Лазари тоже оставил словесный портрет Дезире Арто: «Лицом она была некрасива: нос её был широк, губы немного слишком толстые, но, несмотря на это, в выражении глаз, в манерах, изящных и грациозных, в обращении со всеми, в умении каждому сказать милое слово, приветливо поклониться… было столько прелести, что обаяние её распространялось решительно на всех».

Пётр Ильич, будучи равнодушен к женским чарам, не смог противостоять обаянию артистки.

– Ах, Моденька, – писал он брату в ноябре, – чувствую потребность излить в твое артистическое сердце мои впечатления. Если бы ты знал, какая певица и актриса Арто!! Ещё никогда я не был под столь сильным впечатлением артиста, как на сей раз. И как мне жаль, что ты не можешь слышать её и видеть! Как ты бы восхищался её жестами и грацией движений и поз!

В декабре Пётр Ильич сообщал Модесту: «Давно не писал тебе, но у меня множество обстоятельств, лишавших меня возможности писать письма, ибо все свободное время я посвящал одной особе, о которой ты уже, конечно, слышал, и которую я очень люблю».

Де Лазари свидетельствовал: «Я как теперь вижу лица Арто и Чайковского, смотрящих друг на друга, их взаимное смущение во время разговора и сияющие восторгом глаза». Чайковский был в восторге от Арто: «Мне трудно понравиться, но эта женщина прямо с ума меня свела. Ей-богу, я никогда не представлял себе, что могу до такой степени увлечься. Когда она поёт, я испытываю нечто совсем ещё мне неведомое! Новое, чудное!.. А какая у неё рука!.. Я давно такой не видывал! Одна эта рука, с её грацией во всяком движении, способна заставить меня позабыть всё на свете».

Отцу Илье Петровичу Пётр Ильич подробно описал свою любовную эпопею:  «Милый, дорогой мой папочка!…      Так как до вас, конечно, доходили слухи о моей женитьбе и вам, быть может, неприятно, что я сам о ней ничего вам не писал, то я вам сейчас объясню в чем дело. С Арто я познакомился весной, но у неё был всего один раз, после её бенефиса, на ужине. По возвращении её нынешней осенью я в продолжение месяца вовсе у неё не был. Случайно встретились мы с ней на одном музыкальном вечере; она изъявила удивление, что я у неё не бываю, я обещал быть у неё, но не исполнил бы обещания (по свойственной мне тугости на новые знакомства), если бы Антон Рубинштейн, проездом бывший в Москве, не потащил меня к ней. С тех пор я чуть не каждый день стал получать от неё пригласительные записки и мало-помалу привык бывать у неё каждый день. Вскоре мы воспламенились друг к другу весьма нежными чувствами, и взаимные признания немедленно засим воспоследовали. Само собой, что тут возник вопрос о законном браке, которого мы оба с ней весьма желаем и который должен совершиться летом, если ничто тому не помешает. Но в том-то и сила, что существуют некоторые препятствия. Во-первых, её мать, которая постоянно находится при ней и имеет на свою дочь значительное влияние, противится браку, находя, что я слишком молод для дочери и, по всей вероятности, боясь, что я заставлю её жить в России. Во-вторых, мои друзья, и в особенности Н. Рубинштейн, употребляют самые энергические усилия, дабы я не исполнил предполагаемый план женитьбы. Они говорят, что, сделавшись мужем знаменитой певицы, я буду играть весьма жалкую роль мужа своей жены, т. е. буду ездить за ней по всем углам Европы, жить на её счет, отвыкну и не буду иметь возможности работать, словом, что когда любовь моя к ней немножко охладеет, останутся одни страдания самолюбия, отчаяние и погибель. Можно было бы предупредить возможность этого несчастья решением её сойти со сцены и жить в России – но она говорит, что, несмотря на всю свою любовь ко мне, она не может решиться бросить сцену, к которой привыкла и которая доставляет ей славу и деньги. В настоящее время она уже уехала петь в Варшаву, и мы остановились на том, что летом я приеду в её имение (близ Парижа), и там решится судьба.