Чардаш смерти

Раненый снова тоненько запищал. Дани, не переставая прислушиваться к разговору, счищал снег с «хорьха». Надо во что бы то ни стало завести мотор. Надо как-то выбираться из этого оврага. Запах крови возбуждал, удесятеряя силы. Изувеченная рука действовала наравне со здоровой. Снег легчайшим пухом сыпался ему под ноги. Дверь легко поддалась. В салоне пахло морозом и хорошо выделанной кожей. Сиденье «хорьха» неприятно холодило тело – автомобиль успел остыть. В салоне было бы совсем темно, если б свет холодного утра не пробивал толщу снега на ветровом стекле. Ключ оказался в замке. Дани повернул его, и приборная панель осветилась. Хорошо! Аккумулятор работает! Снаружи, за непроницаемым белым чехлом, слышался скрип снега, лязганье железа и сердитые голоса. Раненый продолжал стонать. Шаймоши ругался. Дани включил зажигание, попытался завести двигатель. Стартер скрежетал, стрелка тахометра болталась у нулевой отметки, но стрелка датчика топливного бака однозначно и неумолимо лежала на нуле. Бензобак «хорьха» был пуст.

– Дьявол! – зашипел Дани.

– Так точно, ваше благородие! – белая борода деда Матюхи возникла в дверном проёме, а ведь он не слышал скрипа снега под его валенками. – Два дьяволёнка. Оба наверняка комсомольцы.

– Приказываю расстрелять обоих. Сейчас! Немедленно! На месте!

– Не-е-е! Во-первых, они денег стоят. Во-вторых, надо же узнать где твои мадьяры. Их нет за печью, но их нет и снаружи. Кровавый след, если таковой был, заволокло снегом. Гы-ы-ы! И бензина тоже нет, так?

– Ты слышал приказ. Шаймоши!

– Мы не успели их повязать. Остатний Мадьяр держит их под прицелом. Опустит ружьё и…

Дани выскочил из «хорьха». Полуторка уже перестала гореть, но остов её всё ещё дымился. Дани больше не чувствовал запаха гари, только сладковатый аромат крови. Оба пленника лежали ничком в красноватой жиже подтаявшего снега.

– Нас двое. Пленных трое, – тараторил Шаймоши. – Да ещё девка. На что способна русская баба? А она наверняка с этими заодно, раз не предупредила. Итого: четверо. Да и этот…

Шаймоши покосился на деда Матюху.

Дани поднял пистолет и выстрелил. Пуля ушла вверх, в размытую синеву небес. Пистолет, совершив в воздухе замысловатый кульбит, канул в ближайшем сугробе.

– Теперь командую я! – взревел белобродый.

Пленники на снегу завозились и Шаймоши пришлось дать предупредительный выстрел.

– Не-е-е! Оба диверсанты. Каждый стоит дойчмарок, – пропел Колдун. – Без моей помощи вам нипочём не выбраться отсюда. Смекнул, Ярый Мадьяр? Тебя доставлю в Семидесятское в целости. Не сомневайся. За твоё спасение герр комендант ещё дойчмарок отсчитает.

Дед Матюха перезарядил карабин. Шамойши всё ещё держал обоих пленных под прицелом.

Солнечные лучи, скудные и холодные, пробивались через завесу редеющей пурги. Ледяные грани снежинок преломляли скудный свет замерзающего солнца, превращая его в мириады разноцветных искр. Каждый сантиметр мироздания, каждая щель, каждый вздох – всё наполнял сверкающий снег. Шалопай-ветер играл снежинками, норовя загнать их под полы шинели, или под башлык, натолкать за голенища сапог, под веки. Пурга солнечным днём – вот ещё одно из местных чудес. Пожалуй, такая погодка вполне пригодна для веселья в русском стиле – езды на санях под перезвон бубенцов с тёплой молодухой под боком. Пусть даже девка давно не мыта, лишь бы вши по ней не скакали. Пусть брюхо давно позабыло о скоромной, сытной пище и стонет от постного рациона – можно разговеться мутной медовухой. Так уж принято у русских: светлая радость оборачивается кровавыми слезами, а беда куражиться в беспутном веселье. Последний раз Дани проезжал через это место пару недель назад. Они следовали по шоссе, в объезд деревни. Тогда из окна «хорьха» он мог видеть почерневшие остовы печных труб и груды головешек. Избушка пастуха стояла в низине, на пологом склоне неглубокого оврага и с дороги была не видна. Чуть выше, на краю балки, чернел силуэт чудом уцелевшего колодезного журавля. Его Дани запомнил, несмотря на то, что в начале ноября видел его совсем в другом ракурсе.

Дани посмотрел на своего спасителя. Борода колдуна-лесовика, его мохнатые брови и усы были белее новорождённых снежинок. На боку длиннополого тулупа набухло и разрасталось красное пятно. Белые снежинки, опускаясь на кровавое пятно, быстро истаивали. Дани перевёл взгляд на лежащих у его ног людей.

– Разве это партизаны? Сопляки, сущие дети, – проговорил он.

– Помнишь, я спрашивал тебя, Ярый Мадьяр, знаешь ли ты, куда попал?

– Ну-у…

– Я думаю, твой Шаймоши да ты сам – вот и все кто остался в живых. Остальных эти вот удальцы бросили в колодезь. Хочешь пойти посмотреть, удостовериться?

Дед Матюха снял карабин с предохранителя и взвел курок. Казалось, он сию минуту готов был прокладывать путь в снегу, карабкаться вверх по склону.

– Пойдём!

– Зачем?

Дед Матюха изумлённо уставился на него.

– Добудем доказательства. Говорю: твои мадьяры все в колодези.

– Перед нами враги. Доказательства не нужны. Эй, Шаймоши! Надо разбираться с ними.

– Aufstehen! – заорал Шаймоши.