Чардаш смерти

Октябрине доводилось слышать о боях за Воронеж. О страшных разрушениях и запахе мертвечины, сочащимся из-под руин, рассказывали втихаря. Лаврик рассказывал. В их разведшколе Лавр Гаврин слыл непревзойдённым мастером перехода через линию фронта. Летом 1942 года ему не раз доводилось бывать в Воронеже. Тогда линия фронта проходила как раз по реке. Октябрина припомнила рассказ товарища о том, что реку Воронеж можно переходить вброд, о трупном смраде над руинами, о виселицах вдоль проспекта Революции, о героическом сопротивлении Губернской больницы. Каждый раз, чудесным образом возвращаясь из-за линии фронта, Лаврик приносил с собой странные, казавшиеся вовсе не возможными новости. Ромка, ревнуя, называл его подмастерьем колдуна. Как ж он был прав!

Отец наказал неукоснительно доносить о таких горе– рассказчиках, но на Лаврика Октябрина не решилась донести. Хотела было, но как-то не сложилось. И Ромка не донёс, хоть не раз, всё из той же ревности, угрожал, что сделает это. И вот теперь она сама слышит запах гниющей плоти. Это запах вероятной и скорой смерти её отца. Преодолевая дрожь в ногах, Октябрина пошла через горницу на свет лампадки. Там под кроватью бесформенной грудой громоздилось огромное тело Колдуна. Он, казалось, пребывал в забытьи, когда она уверенным движением разорвала на его груди рубаху. Из глаз её брызнули непрошеные слёзы. Соленые капли, попав на кровоточащую рану, чудесным образом вырвали Колдуна из небытия. Глаза его распахнулись.

– Думаешь, моя рана смертельна? – услышала она едва различимый его шепот.

– Думаю – да, – отважно ответила Октябрина.

– Так хорошо разбираешься в ранах?

– Моя мама хирург. Я повидала ран. И наслышана. И…

– … хорошо умеешь стрелять? Что молчишь? Не надеялась меня убить из своего крошечного пистолета? Думала подранить, ан убила. Что теперь станешь делать?

– Перевяжу вас.

Замызганная тряпка в её руках с тихим треском расходилась на узкие полосы.

– Сейчас. Сейчас, – приговаривала Октябрина.

– Твоей перевязки мне будет мало. Всё равно помру через два дни.

– Зачем же вы так… впадаете в пессимизм…

– И отец твой помрёт. Но пожжее. Но это если нас обоих раньше не убьют.

Октябрина продолжала рвать тряпку на полосы. Такая работа помогала унять дрожь в руках. На полу, под смертным ложем Колдуна, ворочался и кряхтел израненный Ромка. Наверное, раны его болят. Наверное, надо и его перевязать. Ах, если бы Колдун замолчал! Но враг умолкать не хотел.

– Надо остановить кровь, – бормотал он. – Тут повязки, даже самой тугой, недостаточно. Ты прострелила мне лёгкое, девочка. Там в кармане моей дохи есть склянка. Достань её и напои всех поровну: меня, комсомольца и отца.

– Откуда вы знаете? Моего отца здесь нет!

– Ну же! Не складывай губки в упрямую мину! Ну же! Геть! Моя доха на гвозде у двери.

* * *

Зелье Колдуна пахло прогорклым жиром и лебедой. Прежде чем поить им болящих, Октябрина приняла пару капель на язык. Отчаянная горечь вышибла из глаз потоки слёз. А она уж думала, что выплакано всё. У неё достало воли поставить плоский, в полтора стакана ёмкостью и наполовину пустой флакон на замызганную столешницу, прежде чем обильная слюна и рвота хлынули из её рта на пол. В глазах помутилось от слёз. Тело корчилось в судорогах так, что ей стоило немалого труда устоять на ногах. Но когда рвотный позыв минул, и зрение прояснилось, дышать стало легче. Невыносимый смрад, страх и отчаяние перестали терзать её. Вот только отвратительная горечь колдунского снадобья никак не хотела сойти с языка. Тихий голос Колдуна преследовал её неотступно:

– Рот не полощи. Оставь горечь жизни при себе. И напои ею всех. Сначала меня. Потом отца. Комсомольца оставь напоследок. Раздели между нами поровну. В склянице ничего не должно остаться. Только мадьяру ничего не давай. Слышишь? Ничего!

Октябрина огляделась новым, странно прояснившимся взглядом. Почудилось ей или вправду стало светлее вокруг, будто кто-то зажёг под потолком яркую в сотню ватт лампочку? Обутые в юфтевые сапоги ноги Ярого Мадьяра торчали из-за печи. Октябрина не стала заглядывать туда, откуда-то зная наверняка, что убийца русских именно сейчас крепко спит.

– Это я усыпил его, – проговорил Колдун, сделав большой глоток из плоской склянки. – Пусть его пока. Я ещё ничего не решил. Есть ещё непонятие у меня. А ты что замерла? Пои остальных. Ну же! Геть!

Октябрина кинулась к отцу.

Ещё не менее часа она посвятила обработке ран и перевязке. Колдун учил её новым, не преподанным ей ранее приёмам врачевания. Октябрина слушалась его с несвойственной ей, доверчивой готовностью, как не послушалась бы родного отца. Странное дело, откуда-то Матвей Подлесных знал, где в нищей избе девичьего пастуха хранится самогон. В указанном им тайнике, при выходе в летнюю избу, действительно нашлась ещё одна непочатая, литровая бутылка. Напиток в ней пах той же убийственной горечью, что и зелье Колдуна. Пробовать его на язык Октябрина не решилась.