Чаролес

Вскоре Оливера бесило буквально все: мирное журчание рек, веселые поклоны цветов, яркие листья отдаленных деревьев, беспечно трепетавшие на ветру. Какая-то огромная птица неосторожно присела ему на плечо, и Оливер так рявкнул на беднягу, что она немедленно взмыла в небо, от неожиданности зацепив и порвав когтями его рубашку. Обычно мальчик был куда добрее к миру. Обычно он не показывался на улице без улыбки.

Но Чаролес зачаровал его, и теперь, оказавшись дома, Оливер мог думать только о том, как скорее вернуться обратно.

Ференвуд всегда был тесен его духу – не настолько, чтобы морщиться, как от жмущих ботинок, но достаточно, чтобы постоянно ощущать легкий дискомфорт. Оливеру претила пастораль Ференвуда. Это был очаровательный городок – как и следовало ожидать, – но Оливер смертельно устал от милых соседей и их щенячьей доброты. Его годами преследовали шепотки, умолявшие отправиться на поиски небывалых земель, неоднозначных людей и небезопасных мест. Именно поэтому Оливеру так понравилось в Итакдалии[5]. Ему хотелось нарочно заблудиться. Хотелось вести непростые переговоры с незнакомцами; хотелось учить новые языки и пробовать еду, о которой он прежде не слышал. Простая правда заключалась в том, что он не относился к Ференвуду так, как Алиса. Она любила этот город каждым уголком души, была ференвудкой от макушки до самых пяток и несомненно была бы счастлива здесь, в этой красочной земле, до конца своих дней.

Но Оливеру хотелось большего.

Он скучал по Чаролесу – и в особенности одной юной особе – с неутолимой, болезненной тоской; но поскольку не имел ни малейшего понятия, как туда вернуться (доступ к подводному лифту был только у Старейшин), продолжал бессильно злиться – и вымещать эту злость на всем, что попадалось под руку[6].

* * *

Какое забавное слово – дом.

Оливер никогда не ощущал это место домом, однако вот же он – стоит в отдалении и ждет его возвращения. Мальчик со вздохом доплелся до двери, перешагнул тихий порог и помахал родителям, которые сидели на кухне, чинно потягивая малиновый чай и листая местную газету.

Центральный заголовок гласил:

КОРОВА УВЯЗЛА В СОБСТВЕННОМ НАВОЗЕ

Оливер не стал вступать в разговор, а сразу заперся в своей спальне, повалился на кровать и прижал к глазам дрожащие кулаки.

Его переполняли боль и злость; он еще никогда не чувствовал себя так странно. Он чувствовал… чувствовал… да что же, черт возьми, он чувствовал? Как назвать это ощущение?

Оливер в жизни не испытывал такого раздрая, отчаяния и бессилия. Он ненавидел свое юное тело, которое ограничивало его в правах и свободах, ненавидел зависимость от родителей, ненавидел весь мировой порядок, строивший ему препоны на каждом шагу. Он чувствовал себя так, будто в него запихнули сотни галактик, которые никто больше не видел, и теперь они пытались разорвать его изнутри; будто мальчика посвятили в самый огромный на свете секрет, и отныне ему предстояло хранить этот секрет до конца своих дней. Откуда в его костях взялась такая нежность? Почему сердце вдруг выросло вдвое, бесцеремонно раздвинув грудную клетку? Оливер не знал происхождения этих чувств, но догадывался, что это начало чего-то огромного, превосходящего размером его самого. А еще понимал, что никогда уже не станет прежним.

Полагаю, будь Оливер чуть опытнее, он бы взглянул на свою «болезнь» совершенно другими глазами. Увы, в последующие четыре года ему предстояло задаваться этими вопросами еще тысячи раз. Именно столько времени понадобилось, чтобы Лейли Лейла Фенжун сделала первый настоящий шаг ему навстречу. Только через четыре года она взглянула на него так, как он хотел, улыбнулась и безо всяких слов ответила, что тоже его любит.

Оливеру пришлось прождать целых четыре года ради пяти секунд, но эти пять секунд перевернули абсолютно всю его жизнь.

Увы, прямо сейчас ему было только четырнадцать.

И в окно его колотила какая-то сумасшедшая птица.

Это была та же птица, которую он согнал с плеча по пути домой – ценой прорехи на новой рубашке. Он немедленно узнал богатое пурпурное оперение и длинный белый клюв; но то, что мальчик ее узнал, не подразумевало, будто ему есть до нее хоть какое-то дело. Оливер понятия не имел, с чего она вздумала стучать ему в окно – насколько он помнил, для ференвудских птиц такое поведение было нетипично, – но любопытство в конечном итоге пересилило.

Оливер нехотя подошел к единственному огромному окну в своей комнате и прижал ладони к стеклу.

– Ну чего тебе?

Птица продолжала стучать.

– Бешеная, что ли? – громким шепотом продолжил мальчик.

Птица колотила по окну так, будто вознамерилась сломать или стекло, или клюв.