Чары. Избранная проза

Так или иначе, но в жизни дедушки появилась Дверь (Стена — Жизнь — Дверь), за которой он исчезал вечерами и которая вызвала немало ревнивых подозрений, мук и терзаний со стороны бабушки. Она себя, что называется, растравила. Женщины-теософки представлялись ей куда более опасными соперницами, чем манекенщицы из окна «Москвошвея» на Петровке, папиросницы из «Моссельпрома», накрахмаленные аптекарши и нарумяненные, напомаженные продавщицы, составлявшие компанию дедушке в прежние времена.

И вот однажды бабушка решила увидеть их собственными глазами, закуталась в старую, выеденную молью шубейку, в которой редко показывалась на улице, сунула ноги в стоптанные боты, накинула на голову платок, наполовину закрывавший лицо, и отправилась вслед за дедушкой, чувствуя себя в эту минуту бдительной патриоткой, разоблачающей козни врагов народа. Разумеется, не по-настоящему, не всерьез, но как бы… испытывая не столько само чувство, каким оно бывает в минуты азарта, сколько подбадривающий оттеночек, ощущеньице: выследить и разоблачить!

Думаю, что подобный оттеночек, придававший своеобразный криминальный отсвет тридцатым годам, возникал у многих — и у детей (сыновья доносили на отцов), и у взрослых, и у мужчин, и у женщин. Его экзистенциальная подоплека кроется в катастрофическом отсутствии жизни, вынуждавшем не избегать криминальных ощущений (полицейский в доме — это ужасно!), а, наоборот, всячески культивировать их, находя способ самоизживания в том, чтобы преследовать и разоблачать, разоблачать и преследовать.

Вот она, замена страстям, которых нам так не хватает! Пусть мы не способны страстно полюбить или вдохновенно возненавидеть — все это не беда, если мы можем страстно заподозрить и столь же страстно уличить! Уличить и заподозрить — вот наши истинные страсти! Так не будем же их скрывать, дадим им вырваться наружу, выпустим их на свободу, словно бумажного змея с намалеванной на нем глумливой рожицей. И тогда — воспарившие ввысь — они вознаградят нас тем, что позволят бежать за ними вприпрыжку, удерживая в руках конец веревки, чувствуя себя готовыми оторваться от земли и с восторгом воскликнуть: «Жизнь! Вот она, жизнь! Живем!»

Позднейшие рассказы бабушки позволяют представить, как она остановилась перед Дверью, только что закрывшейся за дедушкой, тщательно осмотрела дом и не столько с помощью каких-то своих расчетов, сколько подчиняясь внутреннему голосу, подсказавшему ей правильный выбор, отыскала окна той самой квартиры, в которую он, новоявленный конспиратор, тайно проник. Квартира оказалась на первом этаже, хотя окна были довольно высоко, и поэтому бабушке пришлось подтащить валявшийся поблизости ящик, положить на него доску, пару кирпичей и взобраться на это шаткое возвышение.

Все это она проделала с ловкостью, неожиданной для ее грузного тела (вот они, страсти!), и, приподнявшись на цыпочки и слегка подтянувшись, заглянула в щель между оконными занавесками. Каково же было ее разочарование, когда она увидела своих мнимых соперниц! Увидела бывшую балерину с цепкими пальцами гадалки, наполовину скрытыми кружевными манжетами, маленькой покачивающейся головкой и розовой кожей, просвечивающей сквозь седые волосы, профессора с палочкой и фляжкой коньяка, художника, библиотекаря и еще двух нелепых насурьмленных женщин в глухих фиолетовых платьях, с китайскими веерами и длинными папиросами в руках (они тоже бывали)!

И их-то она собиралась разоблачать!

Азарт преследователя в ней сразу исчез, вырвавшиеся наружу страсти благополучно улеглись, бабушка неловко (теперь уже неловко) слезла с ящика, расстегнула шубейку, отряхнула и расправила на груди платье, попутно сравнив его с платьем насурьмленных женщин и с удовлетворением отметив преимущество своего фасона (значит, не все потеряно), и отправилась восвояси, домой. Отправилась с облегчением, беззаботной готовностью махнуть на все рукой и беспечным сознанием того, что очередная попытка жизни окончилась привычной неудачей.

Все это я хорошо себе представляю, и хотя бабушка давно умерла, сохранилась Дверь, до которой она, выслеживая, тайно провожала дедушку. Дверь довольно необычная, затейливая, с тяжелым кольцом, вставленным в пасть медного льва, зеленоватыми — цвета морской воды — стеклами, круглыми шляпками ввинченных в нее болтов и украшающим ее резным готическими рельефом. Да и сам дом, в который ведет эта дверь, — из числа таких же сохранившихся старых, запечатлевших промышленный дух русского капитализма доходных домов.