Час ведьмы

— Мы послали за священником, — сообщила Бет, стоявшая в дверях со скрещенными руками. — Но что-то мне не верится, что преподобный Нортон придет самолично. Думаю, будет кто-то из старост.

Мэри отступила от кровати, чтобы Кэтрин могла сесть рядом с братом, и пошла на кухню за тряпкой. Намочив ее в холодной воде, она направилась обратно к ложу Уильяма, но путь ей преградила Бет.

— И чего ради ты это делаешь, скажи на милость? — спросила она.

— От этого ему станет лучше, — ответила Мэри.

— Ему уже не может быть легче. Отпусти его. Из-за тебя он только дольше будет мучиться.

— Я с радостью поступлю так, если на это воля Господа. Но пока что ему нет смысла страдать.

— Страдать? Ты на самом деле думаешь, что он еще что-то чувствует? Каких-нибудь десять минут назад он даже не дышал. Он…

Мэри посмотрела за спину Бет, где сгустились тени и сумрак, и обошла ее.

— Мэри…

— Я позабочусь о нем, — ответила она и, побоявшись показаться грубой, добавила: — Ты сделала больше, чем можно было просить.

Кэтрин держала брата за руку, массируя ему костяшки, и говорила, что напишет отцу обо всем, чего Уильям добился в Бостоне: о том, как ревностно он служил, сколь многих друзей приобрел. Она расскажет, что дети в доме Хаулендов души не чаяли в его сыне и что Уильяма всем будет не хватать.

Мэри наклонилась над кроватью и положила больному тряпку на лоб, затем опустилась на колени на пол рядом с его сестрой. Она пробыла у его одра совсем недолго, когда дыхание, и прежде слабое, остановилось, и без предсмертных спазмов или дрожи Уильям Штильман скончался.

В тот вечер за ужином Томас пересказывал байки знакомых, принесших ему на мельницу зерно из Роксберри и Салема, и говорил, как высоко для этого времени года поднялась вода в Мельничном Ручье. Он был в хорошем расположении духа, и Мэри пришлось напомнить ему, что Уильям отошел. Томас нахмурился, но все-таки перевел взгляд на Кэтрин и выразил ей соболезнования. Минутой позже, в прежнем приятном опьянении, он вернулся к своим байкам, а Кэтрин слушала его то ли с редкостным терпением, несвойственным ее летам, то ли с обожанием, не совсем уместным и, учитывая, как мало о нем думала Мэри, незаслуженным.

Однако Кэтрин действительно любила его. Своего хозяина. Мэри это было ясно. Но видела ли та в нем замену отцу, оставшемуся в Англии, или кого-то большего, было непонятно. По возрасту он годился ей в отцы и мог бы временно заменить ей родителя, но во взгляде девушки читалось нечто другое. Конечно же, ей известно, что он женат. Однако было что-то в ее глазах, что безошибочно говорило о влюбленности. Это вовсе не значило, что в ее планах увести его из семьи. Так что, может быть, подобные чувства нельзя назвать неуместными. Скорее, они напрасные и обманчивые, и девушка не может полностью их сдержать. Нечто рефлекторное.

Может быть, это следствие той искры, что некогда вспыхнула между ней и Джонатаном Куком, но так никогда и не разгорелась до пламени. Нечто безвредное.

Мэри перевела взгляд на свою тарелку и представила, как бы она ела той вилкой. Едва заметно качнула головой, чтобы отогнать непрошеные мысли, и вновь обратила внимание на своего мужа и Кэтрин. Она знала, что Питер и Бет Хауленд не станут платить резчику, чтобы тот вытесал надгробие Уильяма, поэтому сказала служанке, что ее отец оплатит похороны. Мэри пошла к нему сразу же после смерти мальчика, и отец согласился.

После заката, когда они поднялись наверх и погасили свечи, Мэри какое-то время лежала на кровати рядом с Томасом, потом сказала:

— На самом деле об Уильяме мы знали только то, что говорила нам Кэтрин. Мне жаль, что мы не познакомились с ним ближе и не проводили с ним больше времени до того, как он слег.

Томас ничего не ответил, и она поняла, что он уже спит. И хотя Мэри лежала на кровати по меньшей мере минут пятнадцать, от волнения она все равно не могла уснуть, поэтому встала, взяла с ночного столика длинную свечку и спустилась вниз. Она осторожно обошла Кэтрин, которая тоже как будто спала, зажгла свечу от одного из последних догоравших углей в очаге и вышла на улицу.

Луна была почти полной, а воздух — холодным и влажным, точно океанская вода. Сегодня точно ударят заморозки, которые добьют сад, а значит, завтра они с Кэтрин будут нарезать большие темные тыквенные листья на удобрения. Откуда-то с улицы до нее донеслись конское ржание и мужской смех, и она подумала, что это гуляки направляются в питейные заведения или же покидают их. Она была уверена, что Томас тоже пошел бы кутить сегодня ночью, не выпей он так много по дороге домой. Может ли быть такое, что он чувствовал боль Кэтрин и то, как весь дом опечалился со смертью Уильяма? Нет, не может быть. Все это Томасу несвойственно.