Час ведьмы

Мэри помедлила, стоя перед складами. Вот они, гордые колоссы ее отца и Валентайна Хилла. А моряки и грузчики в одних кожаных штанах в условиях холода и влаги таскают ящики и бочки с двух кораблей, стоящих на якоре в дальнем конце гавани. Мэри поглубже натянула капюшон и пошла быстрее. Сердце тяжело стучало в груди, но она успокаивала себя тем, что ни с кем не заговаривала по дороге сюда и никто не заговаривал с ней.

Он стоял в дверях кабинета в передней части склада, напротив кладовых. Генри Симмонс держал в руках учетную книгу, обозревая нагромождения товаров с таким видом, будто все это принадлежит ему. Он указывал двум молодым здоровякам, чтобы они поставили резной комод к стене, где уже стояли не менее изысканные шкафы, шкафчики и столики. Вся мебель была великолепна, намного лучше той, что производилась в Новой Англии. Однако Мэри знала, что это лишь вопрос времени, пока у них не появятся столяры, способные пилить, строгать и вырезать на том же уровне.

Увидев ее, Генри обернулся, на его лице отразилась тревога. Но затем он взял книгу под мышку, проследил, что комод поставили именно туда, куда надо, и подошел к Мэри.

— Мэри, зачем вы пришли? — спросил он вместо приветствия. В его голосе не было гнева, но тревогу он даже не пытался скрыть. — Я попросил тетушку передать вам мое письмо.

— Ваша тетушка очень добра, но она ничего не говорила о письме. Вместо этого…

— Боже милосердный, неужели оно попало не в те руки? И поэтому вы решились прийти сюда?

— Нет, не волнуйтесь. Я прочитала его. Оно прекрасно, — сказала она ему.

Он с облегчением выдохнул. Двое мужчин прошли мимо них, направляясь в другой конец гавани, где остальные разгружали корабль и складывали груз на пирс. Генри указал на него рукой.

— Это бриг «Ветер Ямайки». Он превосходен. Грузоподъемность — восемьдесят тонн. А груз какой! Такую мебель здесь редко увидишь.

— Так было раньше. Но теперь ее можно встретить все чаще.

Генри улыбнулся и вскинул бровь.

— Вы осуждаете, Мэри?

— Вовсе нет.

— Тогда скажите мне, зачем вы пришли. Вы знаете, как это опасно.

— Я бы сказала, что знаю, как это неприлично. Но, Генри, между опасностью и неприличием целый океан.

— Не здесь.

— Возможно, — согласилась она. — Хотя я считаю это добрым делом: благодаря мне сплетникам есть что обсуждать. Они наверняка остро нуждаются в новых темах, с тех пор как я больше не появляюсь в ратуше.

— Вы действительно хотите именно этого: быть предметом отвратительных выдумок?

— Нет, — искренне ответила она. — Будьте спокойны: я пришла сюда длинной дорогой и не подходила близко к рынку и ратуше.

— Рад это слышать, — сказал он.

— Я пришла сюда, потому что у меня появилась идея.

— Правда?

— Ваше письмо дало мне надежду. А это великий дар.

— Это успокаивает, если только оно не внушило вам отвагу, вплоть до безрассудства.

— О, это именно так, — сказала она и улыбнулась. Подошли еще два моряка, несших ящик размером почти с курятник, и Генри повернулся к ним, чтобы показать, куда его поставить.

— Итак, — сказал он, вновь развернувшись к ней, — какое же безрассудство пришло вам в голову?

И Мэри рассказала ему лишь то, что нашла выход, способ сбежать от брака. Но, прежде чем претворять его в жизнь, она хочет заручиться его поддержкой. Женщина видела, как любопытство на его лице сменяется удивлением и затем тревогой: не потому, что он не предан ей, сказал он, а потому что не хочет, чтобы она рисковала без причины. Но Мэри видела, что он все верно воспринимает, внимательно слушает и готов прийти на помощь.

— Расскажите мне, что вы задумали, чтобы я вам помог, — сказал он.

— Нет. Я должна, как ястреб, в одиночку парить над жертвой.

— Но…

— Это единственный выход, при котором мы сможем быть вместе, — сказала она, перебив его. — Вы доверяете мне?

— В псалмах говорится, чтобы мы доверяли Богу.

Она ощутила прилив страха, подумала, что потеряла этого мужчину, что он сомневается в ней. Но тут Генри вскинул бровь и улыбнулся.

— В таком случае, — продолжил он, — я готов довериться богине.

По дороге домой Мэри зашла в обувную мастерскую, куда ходили все ее знакомые, и купила самые теплые сапоги для дочек Хоуков. Она обратила внимание, что ученик мастера прибивает деревянные каблуки к довольно красивым женским туфлям, и мельком подумала, как непрактичны они будут здесь в такое время года.

— А для кого вы берете? — спросил сапожник, имея в виду сапоги. — Полагаю, одна пара — для вашей внучки, старшей дочери Перегрин. Я прав?

Мэри покачала головой.

— Они подошли бы ей, но эти сапоги для другого ребенка. Пара поменьше — для ее младшей сестры.

— Вот как?

— Недавно я вместе с преподобным Элиотом выезжала в сторону Натика. По дороге к индейцам он привез меня к бедной семье. Это для их дочерей.

Сапожник собирался положить деньги в коробку. Но, услышав, что это покупка в дар бедным, замер. Он уже хотел вернуть деньги, но Мэри жестом остановила его.

— Нет, — сказала она, — вы поступаете как настоящий христианин. Но вы отдали немалые деньги за кожу и мех, а потом много работали, чтобы сшить из них эти сапоги. Вам причитается.