Чаша Грааля. Софиология страдания

Это было так. В субботу 10-го (весь этот перелом совершился в субботу 10-го – воскресенье 11-го, когда Церковь молилась о моём выздоровлении) я почувствовал себя вконец обессиленным болезнью – и ужаснулся мысли о смерти. Этот ужас был более всего связан с мучительной заботой об оставляемой семье, её жизни после меня и без меня. Сердце моё исполнилось малодушия и маловерия. Но в это время мне была послана поддержка, одно только дружеское слово, что всё в воле Божией и не нужно о них беспокоиться. Мне прямо в сердце вошло это слово, и я с радостью почувствовал, что Бог, меня милующий и спасающий, спасёт и помилует и их, что я должен предать их Богу. И когда это предание совершилось в сердце моём, я почувствовал неведомую радость, покой и свободу «ныне отпущаеши»[72].

И в этот же миг почувствовал, как семья моя, всё время неразрывно связанная любовью и заботой в сердце моём, вместе со всеми моими любимыми, от меня отделилась, куда-то отошла, я умер и оказался за гранью этого мира. Во мне всё светилось особенной радостью. Явилось сознание, что живы и близки одинаково все, и живые и умершие. Я всех духовно чувствовал с собою, а вместе с тем как-то сознавал, что физические страдания всё равно не позволяют мне телесно общаться с находящимися у моей постели. Я по очереди вызывал к себе, духовно лобызал давно, давно умерших, так же как и живых, и было для меня так же свободно и чувство места: я был в любимом, родном Крыму, лето смерти сына 1909 года[73] с его солнечными лучами. Но и этим местом я не был связан. Над всем же царило присутствие Божие.

Навсегда я познал, что есть только Бог и милость Его, что жить надо только для Бога, любить только Бога, искать только Царствия Божия, и всё, что заслоняет Его, есть самообман. Я призывал и чувствовал близость Пречистой Матери Божией, но у меня не хватало силы для восхождения. Затем я двинулся, словно по какому-то внутреннему велению, вперёд, из этого мира туда – к Богу. Я нёсся с быстротой и свободой, лишённый всякой тяжести. Я знал каким-то достоверным внутренним чувством, что я прошёл уже наше время и теперешнее поколение, прошёл ещё следующее поколение, и за ним уже начал светиться конец. Загорелись неизреченные светы приближения и присутствия Божия, свет становился всё светлее, радость неизъяснимее: «несть человеку глаголати»[74].

И в это время какой-то внутренний голос спутника – я был один, но вместе с неким мы, то был Ангел-Хранитель – сказал мне, что мы ушли слишком вперёд и нужно вернуться к жизни. И я понял и услышал внутренним слухом, что Господь возвращает меня к жизни, что я выздоравливаю. Я не могу теперь уже постигнуть, как это было, но один и тот же зов и повеление, которое освободило меня от жизни этого мира, одновременно и тем же самым словом определило мне возвращение к жизни. Внутренно я уже знал, что я выздоровлю. Мне ещё не было лучше, однако я был совершенно спокоен, потому что услышал Божие повеление. Но я вернулся к жизни из смерти, всё моё греховное существо прожжено огненной пещью. Я чувствую себя освобождённым от тяжести греха и стараюсь не держать его даже в памяти. Я чувствую себя как новорождённый, потому что в моей жизни произошёл перерыв, через неё прошла освобождающая рука смерти. Я не могу уразуметь и не хочу греховно допытываться, что Господу угодно было сотворить со мною, но свидетельствую немотствующим языком дела и чудеса Божии. Господи, твори волю Твою. Каждый день моего бытия, каждое любимое человеческое лицо встречаю новой радостью. Лишь бы Господь дал мне и им жить светом, Богом явленным. «Кто Бог велий яко Бог наш, Ты еси Бог творяй чудеса!»[75]

[Откровение будущего века]

Мне предоткрылась тогда загробная жизнь и радость будущего века, вместе с продолжением и концом истории. Это было совсем иное, чем умирание. В умирании я ещё не чувствовал себя до конца одиноким, поскольку и одиночество всё же содержит в себе чувство утраченной связи, а здесь же не было даже и этого, я оставался просто один. Тогда я был выделен из связи людей и событий, идей и упований, из истории, было пусто, темно, темно и страшно. Напротив, в смерти, насколько она мне приблизилась, я познал себя включённым в полноту, в апокалипсис, в откровение будущего века. Смерть была снята как покрывало, сокрывавшее жизнь будущего века. Разумеется, только начало её было приоткрыто умиравшему, но ещё не умершему. Однако и это начало было уже качественно иным, нежели тьма умирания. В нём был дан и опыт ведения духовного мира в связи с человеческим (не недоступный и в пределах здешней жизни). Конечно, каждый человек умирает по-своему, как различны и загробные его судьбы и состояния. Но, наряду с ужасом умирания, здесь опытно открылась и радость смерти, как продолжающейся жизни, её торжество, победа над смертью со Христом, «смертью смерть поправ».