Чаша страдания

Прошло семнадцать лет с тех пор, как был арестован Соломон Виленский, виднейший советский инженер-проектировщик, а следом за ним — и его жена Бася Марковна. Августа несколько секунд оторопело смотрела на гостью, как будто вспоминая, а потом кинулась обнимать ее:

— Бася Марковна, Бася Марковна!.. Какая радость! Сеня, Семен, иди сюда — посмотри, кто к нам пришел! Это же Бася Марковна Виленская! — Семен оторопело смотрел на пришедшую, но мгновенно опомнился, тоже обнял ее, повел в квартиру и усадил на стул в гостиной.

Им трудно было начать разговор с гостьей — настолько разительна была свершившаяся в ней перемена. Абсолютно ничто не напоминало прежнюю богатую и гордую даму, которая долго жила с мужем за границей и всегда была изысканно одета. Бася Марковна улыбалась:

— Я извиняюсь, если помешала вам.

— Нет, нет, что вы, Бася Марковна! Видеть вас снова — это такая неожиданная радость. Мы очень, очень вам рады.

— Спасибо. Я, знаете, не избалована человеческим вниманием и теплотой.

Домработница наскоро что-то приготовила, и они уселись за стол. Теперь в манерах гостьи, в том, как она ела, как говорила, проглядывал прежний аристократизм.

— Где вы живете, Бася Марковна?

— Пока я остановилась у наших старых американских друзей Лампертов. Помните их? Когда-то мы с Соломоном приютили их после иммиграции из Америки. А теперь они приютили меня. Знаете, они тоже были в ссылке в Средней Азии, как и я, но не по суду, а как иностранцы. Их выслали насильно, они там очень намучились. Им помог один молодой немецкий еврей, тоже иммигрант. Они зовут его Вольфганг. Он теперь большой человек в Восточной Германии.

— Вам там удобно, у Лампертов? Может быть, вы переедете к нам? — спросила Августа. — У нас достаточно места.

— Конечно, переезжайте к нам! — воскликнул Семен. — Вот именно.

— Спасибо, но я не хочу вас стеснять. Мне там удобно. У них небольшая трехкомнатная квартира, временно они поселили меня в столовой. В другой комнате живут они, а в третьей — их сын Борис, студент медицинского института. Но я не буду жить у них постоянно. Я уже хлопотала, и мне обещали вернуть одну комнату из нашей с Соломоном бывшей квартиры, самую маленькую, для прислуги.

Августа с Семеном переглянулись. Потом она рассказывала о своей ссылке, о соседке по комнате, знаменитом ученом Лине Соломоновне Штерн. Гостья сказала:

— Я рада, что вы так хорошо устроены. Мой Соломон тоже порадовался бы, глядя на вас. Он вас очень любил.

Семен качал головой:

— Ах, Соломон Виленский, светлая голова, великий проектировщик… Я был только исполнителем, если бы не его проекты, меня никогда не сделали бы министром. Он был самый веселый в «Авочкином салоне», так любил рассказывать анекдоты.

— Да, — добавила гостья, — помните, как я одергивала его и говорила ему: «Соломон, бекицер»?..

Семен вызвал свою машину, и они отвезли ее домой. На прощание, обнимая ее, он повторил свой прежний фокус: незаметно положил ей в карман пачку денег.

Потом Семен устроил Басю Марковну работать регистраторшей в той поликлинике, где Мария была старшей сестрой. И Бася Марковна стала частой гостьей в доме своих старых сердечных друзей Гинзбургов.

* * *

В жизни Лили все изменилось с возвращением отца. Теперь многое в быте семьи было подчинено ему и его здоровью. Мария постоянно говорила:

— Папе нужно лучше питаться, — и они закупали продукты и больше готовили.

— Папе нужно регулярно принимать лекарства, — и они следили, чтобы он не забывал глотать таблетки.

— Папе нужно отвлекаться от воспоминаний о лагерной жизни, — и они водили его в кино и театр, и Лиля много читала им обоим вслух.

— Папе нужно привыкнуть к нам и к новой жизни, — и Лиля сидела с ними по вечерам, когда ей хотелось быть в своей компании.

Иногда по вечерам Лиля читала родителям вслух что-нибудь интересное, злободневное. У отца было плохое зрение, а мама так уставала за день на работе и дома по хозяйству, что самой ей читать было не под силу. После долгой разлуки это Лилино чтение вслух объединяло их, и они любили такие вечера. Они вместе обсуждали сюжет, идею, некоторые образы и фразы. Недавно в журнале «Новый мир» появилась повесть Ильи Эренбурга «Оттепель». Интеллигенция зачитывалась повестью, журнал расхватывали, передавали друг другу на одну-две ночи, чтобы другие тоже могли прочитать.

— Сегодня будем читать «Оттепель», я достала на две ночи, — сказала Лиля.

Павел посмотрел сквозь увеличительное стекло на первую страницу повести:

— О, это Эренбург. Да, да, да, я помню — он еще в двадцатые годы считался одним из лучших молодых писателей, отличался прекрасным стилем и глубиной. Я припоминаю, как одна из его ранних книг про какого-то мексиканца по имени Хуренито открыла мне глаза на многое. Ну что ж, название «Оттепель» звучит… как это? Эх, я теперь забываю слова, все слова забываются. Да, вот оно, поймал за хвостик: это звучит метафорически. Да, да, надо не потерять это слово опять — метафорически. Значит — «Оттепель»? Должно быть интересно. Послушаем.

Мария грустно добавила: