Чаща

Первым караул нес Юстас, следом Коротыш, а после него Уинтон. Потом должна была наступить моя очередь, а затем и Спота. Джимми Сью, как женщину, в зачет не брали, хотя мне подумалось, что с ее целеустремленностью и практической сметкой она справилась бы не хуже многих. Раз уж стреляла в Жирдяя на фактории, она, ясное дело, не робкого десятка. Впрочем, остальные мое мнение не разделяли.

В итоге получилось так, что весь караул несли первые трое, а нас со Спотом будить не стали. То ли из вежливости, то ли просто побоялись, что я не справлюсь, а Спот может посреди ночи решить отправиться домой.

Проснувшись утром, я застал остальных седлающими лошадей. Боров сидел на задних лапах и наблюдал за ними с начальственным видом. Джимми Сью уже поднялась и привела себя в порядок, Спот тоже был на ногах. Я остался последним. Хотел было что-то сказать в свое оправдание, но правда заключалась в том, что как бы горячо ни стремился я отыскать сестру, странная слабость все больше овладевала мною – казалось, кости наполняет какая-то тяжесть, и они тянут меня глубоко под землю, откуда мне уже не выкарабкаться. Я чувствовал себя куда старше и угрюмее, чем следовало.

Местность сделалась настолько непролазной, что нам не всегда удавалось ехать верхом, и тогда приходилось вести лошадей сквозь дебри – туда, куда направлялся Жирдяй и вел по его следу Юстас. Время от времени я косился на Джимми Сью, и с каждым разом она становилась все краше. Сейчас она предстала, как говорится, в своем природном обличии. Все остатки косметики уже давно испарились. Волосы она заплела в косичку, перевязанную черной лентой, и, стоило мне взглянуть на этот болтающийся хвостик, как я немедленно чувствовал возбуждение. Причина этого оставалась загадкой. Казалось бы, всего лишь волосы, и на тебе: от одного взгляда мне хотелось снова быть с ней, обнимать – и, понятно, снова предаться удовольствию, которое мой дед называл не иначе как плотским непотребством.

Стоило об этом вспомнить, как на сердце камнем легла тяжесть. Мне противна была мысль о том, что пришлось делить ее с дедом да еще и с шерифом. И понемногу мое влечение начало, как говорится, запинаться. Но и эту мысль я вскоре отбросил, утешив себя тем, что она убежала со мной, а не с кем-то еще, и это что-нибудь да значит. Правда, здесь я больше поддался эмоциям, но к тому времени уже успел прийти к выводу, что в случае с женщинами логика нередко страдает. Главное, утешал себя я, что она могла бы оставить меня в любой момент и отправиться восвояси, но выбрала тяжелый путь, где подстерегали опасности.

Я все чаще задумывался, собирается она остаться со мной и стоит ли на это рассчитывать или же вернется к прежнему занятию. Поначалу мне не виделось резона для ее возврата к прежней жизни, но, когда я думал о маме и вспоминал бабушку, выходило, они только и делали, что убирались, стирали или готовили еду, заботясь о своих мужчинах. Вот и Джимми Сью, можно сказать, заботилась на свой лад, только получала за это деньги и сама назначала цену. Выходило все не так просто, и я не мог понять, чью сторону выбрать. Согласитесь, много притягательного в женщине, живущей своим умом и по своему выбору, так что она зацепила меня крепко и держала, как рыбу на глубоко засевшем в жабрах крючке.

Все мои размышления закончились, когда уже за полдень мы наткнулись на украденную Жирдяем черную лошадку. Она лежала на боку возле небольшого пригорка в окружении сосен. Была еще жива, но сломанная нога и прерывистое дыхание указывали, что конец ее уже близок.

Когда это случилось, мы вели лошадей в поводу, так что Юстас передал мне вожжи и пошел взглянуть на бедную животину. Даже оттуда, где находился я рядом с Джимми Сью, была хорошо видна запекшаяся на седле кровь. Жирдяй не стал снимать седло, но седельные сумки исчезли. Надо полагать, в них была еда или оружие, без которых он не мог обойтись, а снимать и тащить с собой седло, пусть и дорогое, было безрассудно.

Юстас опустился на корточки и погладил лошадь по голове, успокаивая ее. Боров тоже подошел взглянуть, и Юстас дружеским тоном попросил его отойти. В свойственной ему дикой манере, к которой он частенько прибегал, Боров прянул в кусты.

Достав нож, Коротыш подошел и перерезал лошади горло – совсем как в рассказанной им истории, когда он шел по следу команчей. Мучения бедной лошадки продолжались недолго – она истекла кровью, захрипела и умерла. Похоже, каждый раз, сталкиваясь с чем-то вроде смерти или пыток, я продолжаю это слышать, даже если отвернусь.

– Прямо тут провалилась ногой в нору, – сказал Юстас. – А мерзавец даже не подумал избавить ее от мучений. Теперь он мне совсем не по душе, это уж точно. Погубил двух лошадей.

– Наверное, побоялся стрелять, чтобы себя не выдать, – сказал Уинтон.

– Но горло-то перерезать мог, – сказал Юстас. – Разве ему что мешало?