Часовая башня

Встал, пошёл к выходу. Ощущал незнакомое прежде чувство выбора. Никогда не выбирал себе дом. Теперь понимал, как это не просто. И, когда он ему понравился, не исключал возможности, найдёт и получше. А ведь и работу выбрал себе так же — самую перспективную из всех, что были возможны. Всегда хотел сиюминутных результатов. Но, как же молод и глуп был раньше, пытаясь отхватить от жизни многое, не подкрепляя своих желаний положением. Да и теперь, слишком уж жирный ломоть отрезал от жизни, не по его положению. Но, всегда верил в перспективы. Вот и сейчас хотел рискнуть. Хоть и не знал, останется ли он в городе, или будет переведён далее на другой фронт, но, чувствовал — война подходит к концу. И, теперь, если даже погибнет, квартира останется его жене. Глядишь и родится у них ребёнок. Кровать-то какая знатная. На ней не грех и зачать.

Вышел из дома, плотно закрыл за собой дверь. Достал из кармана приготовленный заранее мелок. Написал размашисто наискосок, словно старая бабка в записке за здравие на ящике в храме, полупрописными, полупечатными буквами;

— «Дом зарезервирован для нужд НКВД!»

Знал, этого более чем достаточно. Боялись люди этих четырёх букв, но, всё равно оставались в глубине себя вольнодумцами и предателями.

Глава XXXI. Круг замкнулся

Папа был жив. Сидела рядом, держа за руку, разговаривала с ним.

— Не бойся за меня, — тихо сказал ей. Теперь, когда Илма побежала в сторону станции за помощью, могли сидеть рядом, ещё не зная ничего, не понимая, как будут развиваться события дальше, но, видя — не отпускает их Россия. Пусть и полностью впитавшая в себя коммунистическую заразу, но, всё же сохранившаяся, как государство, не распавшаяся на части в результате гражданской войны.

— Рукопись, — теперь уже тише, одними губами, произнёс отец. Но нагнулась над ним, расслышала, поняла. Беглым взглядом осмотрела их скарб, что недосчитывал больше половины от взятого с собой. Знала, клал её в свой кожаный, дореволюционный саквояж, вместе с личными вещами. Там, скорее всего лежал и старый, давно не чищенный наган, которого боялась с самого детства, когда отец показывал его, неумело держа двумя пальцами, будто грязную, поднятую со дня озера всю в иле корягу.

Саквояж лежал на боку, на нём криво стоял небольшой чемодан с одеждой. Видимо всё приволокла Илма, которая, как теперь понимала, не растерявшись, действовала подобно опытному командиру разведвзвода, умело спасая раненных и даже часть вверенного имущества.

— Саквояж здесь, — успокоила отца.

Любил свою дочь, считал русской. Хоть и пришлось выучить финский, общался с домашними по-русски. С самого детства стремился передать ей любовь к России. И, хоть не сопротивлялся всеобщей идее покинуть те земли, ещё хоть, как-то связывавшие его с Родиной, всё же был рад сейчас навсегда остаться здесь. К тому же вновь возвращались той стране, на территории которой прежде находилась Новгородская республика, ей принадлежали ещё в самом начале XVI века.

Не любил кровь. При её виде терял сознание. Но, сейчас, словно не замечал её. Да и не это было главное для него. Заключалось в другом. В том, что понимал; сам Господь не отпускает из страны.

Не в силах смирится с потерей жены, успокаивал себя тем, пока рядом с ним, хоть и мертва. Мысленно общался с ней, будто с живой. Это помогало не ощущать не только боли, но и понимания всей безысходности, говорившей о близкой смерти. Никогда ранее не задумываясь, как доведётся встретить смертный час, теперь не боялся его, так, как понимал; земной путь завершён.

Еле заметная улыбка отразилась на губах. Чему мог радоваться сейчас? Сам не понимал того. Но, где-то в глубине сознания промелькнуло; видимо для того и прожил свою нелепую проведённую в изгнании жизнь, чтобы в итоге сохранить внука и рукопись, написанную не им, но так важную для понимания происходящего.

— Завтра будет следующий поезд, — успокоила отца, не понимая; давно принял решение. Сама же, будто лишившись почвы под ногами, ощущала некую свободу. Так же, как и отец, сейчас, как никогда, считала себя Русской.

— Нет.

Молча смотрела на отца. Знала; теперь никуда не поедет.

— Я хочу умереть здесь.

— Я отвезу тебя с мамой в Кякисалми.

Ничего не ответил. Каждое слово давалось с трудом. В любой момент мог потерять сознание.

Вскоре вернулась Илма с санитаром и, ещё, каким-то добровольцем, нёсшим носилки. Положив на них, быстро несли отца на станцию. Шла за ними, вместе с Илмой, не выпуская из рук сына.

Кругом были убитые. Много раненых. Наряду с военными, пострадали мирные жители. Ни о каком составе в сторону Остроботнии говорить не приходилось. Он был полностью разбомблен. Для того, чтоб укомплектовать новый, требовалось время. Да и к тому же рельсы сильно повреждены. Красная армия стремительно наступала.

Паша всё это время был подозрительно спокоен. То, что перенёс, могло сказаться в будущем. Не понимала, почему же она сама так спокойна, и решительна в своих действиях, будто всегда знала, как поступит в данной ситуации.