Часовая башня

— Да, — увидев одуванчики, решила собирать Лера, нагнувшись за тем, что рос у самой тропинки.

— Лерушка сделай венок из цветов. Помнишь, как я тебя учила?

— Да, бабушка, — уже переплетала стебли цветов внучка.

Сегодня, именно в том городе, где впервые оказались в другой стране, как никогда прежде, захотелось поговорить с мамой. Остановились, пока Лера занималась венком.

— Мне порою кажется; совершённое прежде зло, прощено Богом. Так, как в итоге оправдано победой.

— Паша, разве это победа, когда у всех в крови ложный патриотизм? Агрессия к врагу, со временем переросла в него.

— А, что такое вообще патриотизм мама?

— Раньше он заключался в любви к Родине, к её просторам и богатствам. Теперь, когда всё загрязнено, уничтожено, срублено и продаётся за границу, человек обесценен.

— Каждый год проводятся парады.

— А, нужны ли они нам, если в людях не осталось любви? И весь этот патриотизм заключается прежде всего в ненависти к тем, кто живёт лучше, любви к самому себе, ну, и, конечно к детям. Но для этого достаточно всего лишь животного инстинкта самосохранения. Патриотизм сегодняшнего дня заключается прежде всего в том, чтобы уничтожить соседям хорошую жизнь, заставив мучиться пройдя через то же, что прежде было пройдено страной.

— Завтра день победы.

— Мы боготворим воинов, но забыли о тех, кто сгнил в лагерях, так и не принеся пользы стране. Чем же они хуже, если нашли смерть не в бою, защищая Родину, а грязном бараке, или больничке, умирая от истощения? Никогда уже не продлится их род.

Зачем же нужен этот ложный, искусственно выращенный патриотизм? выборочный, просеянный сквозь сито национализма?

— Страшные слова. Мама, ты никогда не говорила об этом прежде так.

— Да. Я всю жизнь молчала. Но, я родилась в свободной стране и благодаря этому ты, увидев свет в Хельсинки, так же несёшь в себе частичку Европейских ценностей, что, впрочем, ранее были присущи здесь многим. Хоть и молчали, но не стали рабами.

— Вынужденное молчание меняет человека, учит его слышать и чувствовать более оголённо.

— У меня получается! — протянула начатый венок Валерия, показывая его бабушке и отцу.

— Умничка, дочка.

Обрадовавшись папиной похвальбе ушла на полянку, где одуванчиков было больше.

— Всю жизнь я ношу в себе некую недосказанность, что пытается во мне найти выход. Но, не вижу смысла в борьбе. Мне важна возможность творить, что даёт моя профессия. Но, никогда не мог понять, почему всегда прав тот, кто победил? Неужели сам Бог потворствует сильнейшему?

— Бог? Не думаю. Видимо ещё не настало время, когда придёт прощение. Для этого люди должны измениться. Не вижу пока этого.

— И, всё же проигравший великий грешник, фашист. Выигравший — свят.

— Не юродствуй. Просто мы ещё в середине пути. Нас ждёт впереди большое разочарование.

— Я не помню своего отца. Но, хорошо запомнил дедушку с бабушкой. Их смерть была трагедией для меня. Не понимал, кто виноват в случившемся. Уже в школе заметил — советская власть слишком справедлива и честна. А даже в сказках не бывает однополюсных героев. В крайнем случае — противоречивы. Разве возможно верить в святость тех, кто шёл к победе по трупам?

— Вот! Только завязывать не умею, — протянула почти готовый венок Лера.

— Давай научу, — предложила бабушка.

Вскоре сорванной травинкой концы венка были связаны.

Тут же надела себе на голову.

— Ну, как? Я красивая?

— Да Лера. Ты самая красивая девочка из всех, что я знаю.

— Опять ты шутишь папа.

— Нисколько.

Убежала в сторону муравейника.

— Куда же ты?

— Бабушка, я положу венок здесь, — присела на корточки перед полным жильцов, муравьиным домом, положив венок рядом с цветами. Затем встала и переложила его на самый верх. Постояв чуть-чуть, бросилась к отцу и бабушке, прокричав на ходу:

— Пусть останется здесь.

Когда побывали в крепости, Анастасия Фёдоровна предложила;

— Пойдём к нашему дому.

— Ты думаешь у тебя есть на это силы?

— Да. Теперь, когда ты сам уже отец — есть.

— Хорошо. Но я не знаю дороги.

— Кажется я её ещё помню.

Шли минут двадцать пять. Но, не заплутали. Хоть после штурма в 44-ом город практически весь выгорел, новые дома были построены вдоль сохранённых улиц, на старых, гранитных фундаментах, а это помогало им в ориентации. За городом же, где пожар не тронул редкие постройки, здания сохраняли свой прежний вид.

— Вот он, — остановилась мама перед перекошенным, прежде одноэтажным, а теперь с переделанным под жилой чердаком, двухэтажным зданием.

Перед ним на верёвках сушилось бельё. Под которым бегали дети лет шести-семи. Они играли во что-то похожее на штурм Кякисалми Красной армией. Их было пятеро. Все мальчики. В сторонке стояла инвалидка, с мотоциклетным мотором. Под соснами, за кустами малины на вросшем в землю своими ножками рояле, с отломанной над ощетинившейся беззубостью клавиатуры крышкой, резались в домино мужики.

Шумно смеялись, разевая рты. Время от времени интеллигентно, сквозь стиснутые зубы сплёвывая на землю. И было видно; не у каждого имеются фиксы, закрывающие черноту дыр, зияющих на местах, утерянных словно клавиши музыкального инструмента зубов.