Часовая башня

За ними шёл, характерно прихрамывая, явно одноногий, на протезе мужчина, с обожжённым лицом, опираясь на костыль. В свободной руке у него была лопата. Хорошо зная своё дело, остановились у приготовленной ими вчера кучи битого кирпича, бросив носилки. Тот, что имел все пальцы на руках, достал пачку «Беломора», протянул товарищу. Мужчина с лопатой, так же угостившись, основательно продув папиросу, вставил себе в рот. Размяв мундштуки и те двое пристроили свои. Одноногий достал спички, и, нагнувшись, молча дал подкурить. Затем сам. Всё это напоминало целую, давно отработанную процедуру, неоднократно проделываемую ими и не требующую из-за этого слов.

— Добрый день, — нарушил первым тишину Павел, испугавшись эха. До этого говорил с Ингой в полголоса.

— Здравствуйте, — поздоровалась Инга. И эхо повторило её приветствие.

— Добрый день, — высоким, не соответствующим внешнему виду голосом, но миролюбиво выпустив дым ответил тот, кто курил левой рукой, не имея пальцев на правой.

— Здорово начальнички, — сплюнув на пол, грубым, низким голосом пробасил его товарищ.

— Реставрировать будете? — заменив приветствие вопросом, поинтересовался одноногий.

— Нет. Просто церковь запросила чертежи. А их и нет ни у кого.

— Понятно. Значит скоро вернутся сюда чернецы. Подохнуть не дадут спокойно, — игриво выпустил дым беспалый.

— Зря ты так Петька. Они нам не помеха. Глядишь и сами в храм сходим. Всё же лучше, как прихожане, чем мусор выносить, — проклокотал прокуренным басом товарищ.

— Вы из инвалидного дома? — зачем-то поинтересовалась Инга.

— Девушка, тут и нет никаких других домов. Все нами заселены, — объяснил беспалый.

— Но, почему вы работаете?

— Милая моя, что ж нам теперь ложиться и умирать? — потушил папиросу о носилки Петька. Один глаз его был словно вбит в череп, но, при этом оставался цел, хоть и смотрел в одну точку.

— Добровольно мы. Чтоб от безделья не подохнуть, — баском пояснил Петькин друг.

Тот, что, благодаря целой ноге был выше их, выбросив бычок, начал орудовать лопатой, неспешно загружая носилки. Остальные, со знанием дела докуривали.

Когда те были наполнены, взялись за них. Петька придерживал вторую ручку ладонью с двумя оставшимися большим и указательным пальцами. Благо, что носилки не сильно загружены. Когда пошли к выходу, тот, что был с лопатой не бросил её, принялся подготавливать те остатки мусора, что собирался загрузить в следующие носилки.

Действовали, уверенно. Всё было продумано в их движениях.

— Мы летим, ковыляя во мгле,

Мы ползем на последнем крыле, — тенором запевал Петька, когда возвращались с пустыми носилками в храм.

— Бак пробит, хвост горит, и машина летит

На честном слове и на одном крыле… — баском вторил напарник.

— Почему же вас вывезли сюда на остров? Разве в городах нет домов для инвалидов?

— Милочка, у нас не дом, а интернат. Сюда свозили тех, у кого никого из родственников не осталось, — посмотрел, как на глупую Петька.

— Или тех, от кого все отказались, — принялся загружать носилки одноногий.

Все работали молча. Инвалиды ради того, чтоб остаться людьми; Инга с Павлом, чтоб вернуть на остров церковь. Но, ни те, ни другие, оставаясь атеистами, не понимали; главное в деле каждого — вера, способная зародиться в них.

— Вы видели!? — встретил их в столовой Аркадий. Последнее время не только Павел, но и Инга не могли узнать тихого Аркашку, всегда отличавшегося от остальных замкнутостью и немногословием. Сказывалось северное воспитание осуждённых по 58-ой статье родителей.

— Видели. Если ты о том же, что и мы хотели бы тебе рассказать, — сказала Инга.

— Ведь этого не может быть!

— Чего!? Чего не может быть в этой счастливой стране? — улыбался в глаза совершенно серьёзному Аркадию Павел.

— Того, что инвалидов спрятали сразу после войны в пустующий монастырь, который прежде вынуждены были покинуть монахи. Только ради того, чтоб они не портили своим видом благополучие быстро залечивающей свои раны, встающей на ноги после войны страны.

— Послушай Аркадий, ты меня удивляешь. Можно подумать, ты первый раз сталкиваешься с лицемерием власти.

— Но, не до такой же степени Паша!

— Вспомни, как в 62-ом открыли усадьбу Репина в Куоккале.

— В Пенатах.

— Не в этом дело, Аркаша.

— А в чём же?

— Да в том, что мы разрушаем всё на своём пути. Но, ради чего? Неужели нельзя оставить как есть? Чем мешали взорванные по всей стране многочисленные храмы, разрушенные монастыри? Неужели мы лучше фашистов, что уничтожали всё при своём отступлении?

— Ну, ты дал маху.

— Маху!? Нет, ничего я никому не давал. Просто понял сейчас одну странную вещь. Неужели надо сперва уничтожить, чтобы потом построить жалкое подобие, муляж? Разве он важнее?

— Как реставратор тебе скажу. Если нет другого пути, то лучше сделать точную копию.

— Копию! Вот именно, что копию. Стоило ли разрушать? Впрочем, если цель подменить историю, поставить всё с ног на голову, то безусловно стоило. Хотя бы для того, чтоб ходить туда поклоняться своим новым, выдуманным, выхолощенным богам.

Глава XV. «Волга»