Часовая башня

Дачу под Выборгом продали за бесценок. Слишком пугала покупателей двухскатная крыша, видели в ней свободу. Буквально за месяц перед этим была куплена соседская за, на порядок большую сумму. Там было всё как положено, ничем не отличалась от остальных. Горбатая крыша, маленькие окошки. Одним словом — не требовалась перестройка.

Не жалел Павел о том, что его тесть продал дачу. Спрашивал тот его:

— Будешь ездить с Ингой?

— Нет. Знаете, же сами, не хочет ваша дочь терять время в электричках.

— Знаю. Жалко продавать. Но твоя мама и Зинаида так же не хотят.

Теперь, когда получили ордер на свою собственную, двухкомнатную квартиру в новой, панельной девятиэтажке, очень обрадовался этому. Но, не от того, что думал зажить самостоятельной семейной жизнью, а потому, что хотел сделать ремонт именно так, как считал нужным. Знал, Инга была бы с ним заодно.

Должность ГАПа в крупном проектном институте позволяла купить машину. Хоть особо и не горел желанием управлять транспортным средством, предпочитая электрички, поезда, и в редких случаях самолёт, всё же поддался искушению вступить в растущие с каждым годом ряды автомобилистов.

— Давай сразу уж возьмём «Волгу», — предложила Инга.

Зарабатывая немало, способна была помочь мужу.

— Мы даже вдвоём не потянем. А стоять в очереди можно лет десять. К тому времени, думаю, не очень-то будет нам и нужна.

— А если без очереди.

— Как это? У меня нет такой возможности.

— Отец поможет.

— Я не пойду на обман.

— Что ты? Никакого обмана. Просто поговорит с нужными людьми. Да и добавит денег.

— Это же риск. Да и не хочу быть обязанным твоему отцу.

— Тогда жди до пенсии.

— Ну хорошо. Давай попробуем.

Квартира в Ленинграде, машина «Волга», что ещё нужно было для семьи современных архитекторов? Вспоминал Аалто, о котором много рассказывала мама. Сравнивал его первые годы в профессии со своей молодостью.

— Странное дело. Но так получилось, что твой отец погиб будучи командиром сапёрного взвода, в попытке спасти новый кафедральный собор Выборга, так и не создав ничего в архитектуре. Много думала над этим.

— Скажи мам, а ты довольна своей работой?

— На такие вопросы сложно дать исчерпывающий ответ.

— И, тем не менее.

— Понимаешь, когда я оказалась в СССР, всё изменилось, как в нашей жизни, так и в моей профессии. После смерти отца, я боялась архитектуры. Мне казалось; она вредна людям, и влечение к ней приводит к одному негативу.

Но может так обстоят дела в любом из всех видов творчества? Чем больше ты любишь его, тем тяжелее даётся. А терять те идеи, что вложил в объект, или ещё хуже его самого — равносильно потере близкого человека.

Ты теперь, думаю поймёшь меня. Раньше всё было проще. То ли дело в самой войне, то ли в стране, которую мы сменили. Точнее она сама сменилась, не спрашивая нас об этом.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ты не понял.

— Не до конца. Мне кажется; сейчас всё даётся куда легче, чем прежде. Новые технологии, панельное домостроение, массовое производство железобетонных конструкций, металлических ферм.

— Нет. Не в этом дело, — встала с дивана, продолжила: — Я с твоим отцом не успела до войны много построить наших объектов, в основном занимались интерьерами. Но, что мы, что, думаю любой другой архитектор Финляндии, вряд ли имел проблемы непонимания с заказчиком, приводившие к разрыву деловых отношений.

— Дело всё в том, что вы всегда умели находить общий язык. И мне это тоже передалось, как теперь понял.

— Когда я пошла работать в проектный институт в Выборге, в 45-ом году, столкнулась с полным непониманием. Вспомни наш вокзал, к которому мне пришлось приложить руку.

— Нормальные фасады. Несколько предсказуемо и кондово, впрочем, как и вся Сталинская архитектура, но в целом передаёт дух времени.

— Скажи, ты видел фасады того, прежнего вокзала, что стоял на его месте?

— Нет. Неужели они были лучше?

— Найди и посмотри в библиотеке. Но, дело не в этом. Всю свою жизнь, я вынуждена была заниматься мёртвой архитектурой. Всё же вернувшись в профессию в 45-ом, так и не смогла стать архитектором, всю жизнь работая декоратором, украшающим прямоугольные коробки, которые вам, молодым архитекторам теперь дозволено оставлять такими, каковы они есть на самом деле. А это ли не счастье — не лгать людям?

— Да и ты не лгала. Просто делала, что требовалось заказчику.

— Ты не понимаешь меня. Мы словно с разных планет. Пойми, я всю жизнь занималась эклектикой, смешивая отжившие свой век стили.

— Это тоже работа достойная архитектора.

— Ты бы смог это?

— Я? — впервые задумался над таким неожиданным для него, как теперь понимал, остающемся без ответа вопросом.

— Можешь не отвечать, если тебе сложно. Я всё равно знаю ответ.

С самого первого дня работы делал логичную архитектуру, где декором могли служить только барельефы, скульптурные композиции, или мозаики. Никаких шпилей, башенок, круглых, или трапециевидных эркеров, балясин и колонн со всеми видами капителей. И, хоть в глубине души гордился своей работой, никогда не задумывался, почему у его матери был иной путь.

— Во всём виноват Сталин, — как показалось, нашёл ответ.