Часовая башня

— Ну, Паша. Дай поспать, — в ответ на исходящую от его движения волну ответила Инга. Всё ещё верила в возможность продлить утренний сон. То время, когда приходят самые сладкие сновидения.

Посмотрел на неё. Сколько прожито вместе. Теперь объединяли многие, совместно нажитые мысли, что с годами делали не только ближе, но и позволяли углублять их звучание новыми открытиями. Казалось, каждое движение, слово, взгляд, были не только предсказуемы, но и понятны.

— Знаешь Инга, я думаю поговорить с батюшкой о том, что круг наших друзей сужается.

— С батюшкой? — в полусне произнесла.

— Да. А, что тут удивительного?

— Неужели нельзя было всё обсудить перед сном, — сладко зевнула, показывая своё безразличие, мысленно прощаясь с возможностью поспать ещё.

— Мне приснилось что вскоре мы останемся с тобой без заказчиков, — улыбнулся. Смотрел ей в глаза. Но, не открывала их.

— Ну, сходи.

Открыла. Встретились взглядом.

— Пойдём вместе?

Продолжал улыбаться.

— Нет. Я не крещёная.

— Я всё устрою.

— Пашенька, милый мой. Ты же знаешь, как опасно будить меня по утрам. Я тебя умоляю! Дай поспать!

Никогда не думал, что найдёт в себе силы вновь прийти в храм. Получив помощь тут же забыл об этом, окунувшись в рутину дней. Но ноги будто сами привели в церковь. Странное ощущение. То, в чём был так уверен, теперь вовсе не казалось таким важным, отошло на задний план, спряталось за спиной. Словно зубная боль в приёмной врача, что исчезает ещё по пути в поликлинику.

Чудом не пропустив исповедь, шёл самым последним. Неуверенно сделал первый шаг. Отец Патрикий, узнав его ещё, когда только запыхавшись входил в храм, поманил рукой, придав уверенности.

— Слушаю дитя моё. Имя вот только забыл ваше.

— Павел. Я тот самый, что…

— Я помню.

— Профессиональная память. У меня так же. Все подробности проекта в голове, а имя отчество заказчика легко могу забыть, — улыбнулся Павел.

— У нас много общего в профессиях. Если ваша с греческого переводится, как главный строитель, то мою можно причислить к формированию архитектуры человеческих душ, — одними глазами улыбнулся священник.

Почувствовав лёгкость, то, что его не только слушают, но и понимают — начал:

— Я старался провести некую аналогию между архитектурой и обществом. Почему людям запрещено быть смелыми в своём выборе. Они все зомбированы, как теперь понимаю, довольно давно, и поступают так, как этого велит окружение. Чувствуется некая невидимая цепочка, спускающаяся до низов. Кто наверху, никто не знает, да и не ведает в то что может кем-то, в кого не верит по причине незнания, легко быть зомбирован. Ведь так же, как легко им живётся, так и принимают решения, что не могут быть, как считают, неверны. Красота опасна и запрещена, ибо несёт в себе смелость.

— Не понимаю вас. О какой красоте вы говорите? О той, что от лукавого?

Видел, священник, как бы ни был расположен, теряет уверенность в глубине его мысли. Но теперь не мог остановиться. Не хотел быть смешон. Да, и во сне, что приснился ему пару дней назад, батюшка, выслушав его, не только понял, но и дал ответ.

— Н да. Я знал это. Вы же не архитектор. Для меня, как профессионала, красота — прежде всего логика. То, что аляповато, дорого и сложно в плане — нелогично.

Но, попробую объяснить.

Вот эта история с Аликом. Ведь она страшна не только тем, что он мог меня убрать, как некую помеху на своём пути, в случае если бы я не выполнил его волю.

Нет.

Он, и подобные ему только лишь в том, что живут в прошлом, на самом деле вне Бога — опасны. Для них ложь — правда. То, что современно и логично — вредно и неудобно. Что дёшево и функционально — дорого и бесполезно. Они боятся мнения окружающих.

— Не совсем понимаю, когда вы говорите про архитектуру. Для меня в ней нет разделений на мёртвую и живую. Она вечна, как и Бог. Но известно; тот, от кого мы все спасаемся в вере давно сказал; 2х2=5.

— Именно! И все приняли это, вталкиваемое тайными обществами через множественные догмы, а теперь через СМИ и телевизоры. Потому что, даже христиане на самом деле верят не в Бога, а в некоего мастера. А это страшное лицемерие. И тот же Алик, рад нацепить на себя золотой крест немалых размеров, сам того не понимая, как опасен грех, пусть тайного, и даже по незнанию, но ренегатства.

— Человек осознанно отказывается от логики столетиями живя вне, но внушаемый её подобием дьяволом.

— Он верит ему и давно уже сам себе не принадлежит, даже веря в Бога, внутренне отречён.

— Господь ничего не может с этим поделать, ибо человек выбирает добровольно по своей воле.

Дьяволу не нужны человеческие жизни. Он миролюбив, маскируясь благополучием. На самом деле охотясь за большим — душами. Тысячелетия идёт война.

Люди сознательно, а значит добровольно принимают решение. Бог опускает руки видя, как его чада по своей воле отдают души. Идёт война не за жизнь или смерть, а за бессмертные души.

— То есть люди, не верящие в Бога, уже априори подвластны дьяволу, так как ведутся на его сказки?