Часовая башня

Через двадцать минут были у ворот дома-музея Сибелиуса в Айноле. Валерия, припарковав машину, вышла первой, и пошла открывать дверь бабушке.

— Что это за место? Похоже на то, где жили мои родители до войны под Хельсинки, — приняв руку внучки аккуратно выходила из машины. Смотрела по сторонам, будто пыталась, что-то вспомнить.

Александр.

День, когда приезжала с ним к родителям перед тем, как тот уехал на фронт. Боже, как много времени прошло с тех пор. И вот сегодня рядом с ней её сын, сноха, внучка, что собственно и привезла её в Финляндию, страну, которая, как в далёком 44-ом считала, была навсегда потеряна для неё.

Навсегда.

Впрочем, так и есть. Ведь то, что сейчас, на закате жизни оказалась в ней уже ничего не значило для неё, кроме одного — круг замкнулся.

— Нет. Это не то. Я привезла вас в дом-музей семьи Сибелиусов, в Айноле, — улыбалась Валерия.

Смотрела на неё, но мысленно была не здесь.

Вспомнился довоенный Выборг. Давно забытый момент, когда видела Сибелиуса в детстве, но, почему-то именно сейчас всплыло в памяти не только название музыкальной пьесы, что играл у них в доме, но и сама мелодия. Никогда прежде не могла представить, как и где мог жить этот, напугавший её в детстве человек.

Слишком уж мужественное лицо. Но при этом такая простая в своём звучании, проникающая в самое сердце музыка. Этот необъяснимый контраст не поняла тогда в детстве. Сегодня же, когда оказалась в его доме ощутила, как никогда. Неужели теперь это всё всего лишь частичка истории, да и то, знакомой далеко не всем.

Неизвестный в СССР композитор, широко известный в России, хранился в её сердце все эти годы. Много лишений, потрясений, разочарований и потерь, было пережито ей, но то, что оказалась здесь благодаря своей внучке, говорило об одном — жизнь подходит к концу. И то, как прожила остаётся теперь с ней, на её совести.

Была ли виновата в 1944-ом, когда приняла решение за своего сына, оставшись в сожжённом и разрушенном Кякисалми, совершила ли самую большую ошибку своей жизни?

Правильно ли сделала, что посвятила себя советской архитектуре, имея отношение к проекту вокзала в Выборге, который не просто до неузнаваемости изменил его облик, начинающийся для гостей с перрона, но был не в сравнении с прежним, ярок и незабываем. Ведь не она была виновата в том, а сами люди, пришедшие в этот город, на чужие для них земли. Она всего лишь, как архитектор, исполняла их волю.

Нет, всё же жизнь многому научила её, благодаря той, совершённой ей роковой ошибке в 44-ом. Да-да, именно ошибке, как теперь понимала. Возможно Валерия, её внучка, в силах исправить её. Надеялась на это. Пусть и не так опытна, как она, её бабушка. Но, вся грусть и состоит именно в том, что опыт приходит, увы, когда уже сердце бьётся не так сильно, а тело не так молодо.

Ходили по комнатам музея, рассматривая вещи семьи композитора.

— Всё же мебель, да и сами интерьеры здесь далеки от функционализма, — заметила Лера.

— Да. Они и не эклектичны. Близки к северному модерну. А он и явился основоположником той, новой архитектуры, в которой, увы, сейчас так редко, кто хочет жить в России.

— Ах бабушка, не только в России.

— Вот видишь! Значит не так уж и страшно, когда такой великий композитор всё же избрал для себя не функционализм. Хотя, в музыке видимо слишком сложно быть функционалистом, или минималистом. Но в жизни настолько любил тишину и лаконичность, что не предусмотрел в своём доме водопровода, так, как раздражал шум воды в трубах.

— Если бы был таковым в музыке, думаю, не стал менее известен. А добровольный отказ от благ цивилизации вряд ли приводит к глубине.

— Ах Лера, Лера. В этом мире любому стилю есть место. Главное соответствовать своим периодам, и не лезть из прошлого в настоящее. Тогда получается каша. Что же касается глубины, то она прежде всего в тишине. Ведь именно поэтому ты и купила дом в Финляндии, а не Карелии, — понимала, что не может сказать всего внучке, так, как та не поймёт многого. Но, для себя давно решила, и видела подтверждение своего решения в схожести с великим композитором. Так же, как и ему пришлось ей всю жизнь проектировать чересчур вычурные формы, не вложив частичку себя в знакомую ей с юности архитектуру. Но, как теперь поняла, в отличие от Сибелиуса сумела справиться со своими амбициями, воспитав сына, победив уныние, выстояв в схватке с гордыней. Может виной тому всего лишь уровень, превысить, который ей так и не удалось. Ведь будь она чуточку известнее, знали бы о ней многие и пришлось куда тяжелее.

Но всю жизнь буквально ломала себя, заставляя делать новые проекты иногда через силу, будучи не согласна с навязанными рамками. Только так можно расти. Само по себе любимое дело не способно привести к развитию. Лишь трудности рождают глубину.

Приметила для себя, в последние десятилетия двадцатого века отношение к стилю Сибелиуса сильно изменилось. Теперь многие воспринимали его, как антимодернистского модерниста. Считала, такое могло случится только в культуре малого народа. Словно некий личный стиль, вне времени и прогресса.