Часовая башня

Издалека сбросив скорость, опустился на озёрную гладь, утопив свои крылья в воду. Теперь медленно скользил вдоль монастырской бухты. Чёрные фигурки, видневшиеся на берегу, говорили о возвращении монахов. Но, всё равно вспоминались те, лишённые своих конечностей, кувыркающиеся, как им тогда показалось, в попытке передвигаться, будто полноценные люди.

Сегодня остров был другим. Прежде всего поражал своей аккуратностью. На зданиях не было трещин, обсыпавшейся штукатурки. В колокольне виднелись вновь отлитые колокола. Маковки и кресты, сверкали на северном солнце своей позолотой.

Создавалось впечатление, будто всё, что видел их глаз, отстроено заново. Но тут же возникал закономерный вопрос; а не наступит ли тот день, когда будет вновь разрушено? Казалось; резкий контраст между созиданием и разрушением навсегда въелся в эти стены, что сегодня выглядели словно новые.

— Неужели требовалось всё это разрушать только лишь для того, чтоб воссоздать некое подобие?

— У патриархата не было другого выхода.

— Давай зайдём в Спасо Преображенский собор?

Служба заканчивалась, когда вошли внутрь.

Новый иконостас, сверкающие золотом паникадила свисали из-под парусов, кадила потрескивали свечами перед иконами. Только лишь благодаря намоленности самих стен чувствовалась сила собора. Качественно выполненные иконы не имели той старины, что желал видеть в них человеческий глаз.

— Даже и не верится, что, когда-то мы лазили здесь с тобой по всем закуткам, делая обмеры, — шёпотом произнесла Инга.

Только сейчас заметила, пол собора был хоть тщательно отреставрированным, но старым, тем, что видели они под кучами мусора, который разгребали инвалиды. По рисунку пыталась сориентироваться, в каком именно месте нагружали тогда носилки эти двое, один из которых, как она тогда поняла был лётчиком. Но не могла разобраться в сложности узора.

— Теперь здесь больше нет инвалидов, — тихо ответил ей.

— Да и нет войн.

— Любая диктатура заканчивается войной. Чем больше жертв, тем безжалостнее лидер, — зачем-то сменив тему, посмотрел вверх, где смыкались над головами своды Спасо-Преображенского собора. Там была вечность. Лучи солнца проникали сквозь окна барабанов. Вспомнилось, как в них залетали чайки. На какое-то время задумался.

Добавил:

— И при этом глупее.

— Через годы вся его глупость превращается в умность, так, как память человеческая коротка и запоминает лишь только важное — победы.

— Если б их не было, были придуманы, высосаны из пальца. Мелкие — назначены большими. Поражения — достижениями. Время делает из мухи слона, придаёт святости прошедшим событиям. Уверовав в которую многие становятся «святыми», приняв ложь, сделав её правдой, коей и будет оставаться до тех пор, пока выгодна правительству.

Поразительное качество ложной святости — верить в невозможное!

— Но люди способствуют этому, читая те книги, коими сами себя искусственно ограничили, окружённые комплексами и условностями. Сами себе запрещают развитие, боясь его.

Даже в тайне от всех не тратя время, чтобы узнать нечто нестандартное, не поддерживаемое обществом, ибо в глубине себя боятся сделать шаг к открытию. Это на уровне ДНК. Инстинкт самосохранения движет боящимися логичности, цепляющимися изо всех сил за глупость. Раньше и я была такой.

— Ты изменила свой ДНК? — улыбнулся.

— Ты.

— И как же?

— Тем, что был рядом.

Невольно провёл рукой по её голове. Волосы даже без лёгкого намёка на седину напомнили ему давно забытые чувства, с годами превратившиеся в привычку. Теперь же с новой силой и яркостью говорили о себе. Неужели он всё ещё влюблён в эту женщину?

— Эпохи меняются местами, и мы люди переживаем всё снова и снова. Согласен, возможно и несколько по-новому, но одно и то же, только с иным восприятием.

Это словно душ Шарко. То горячий, то холодных. И так бесконечное количество раз. Контраст расслабляет успокаивает, лишает возможности мыслить, заставляя забывать все тревоги, прошлые исторические события. Все известные люди, будь то писатели, или архитекторы, музыканты, или художники, все они в той, или иной степени имеют понимание и отношение к происходящему. Кто, как не они способствуют свершению задуманного свыше, как правило не ведая всех замыслов? Кто, как не они способствуют их воплощению? — теперь смотрел Инге в глаза.

— Чьих замыслов? — поймала его взгляд.

— Тех, кого мы не знаем, кто правит миром посредством марионеток. Вспомни Хрущёвскую оттепель. Разве не в этот период удалось многое в науке, литературе, живописи и писательском деле? Но, это лишь холодная, отрезвляющая струя душа, которую тщательно регулировали чьи-то, не знакомые нам руки.

— Так уж и холодная!? — улыбнулась. Но не холодно, а как-то не защищённо, будто ребёнок.

— Ну может и горячая. Это не имеет значения. Главное регулируемая кем-то. И степень яркости, воплощаемая в том, или ином виде творчества вовсе не так уж и откровенна. Она лишь немногое, что было допущено управляющими душем в некоем «санатории», где мы все проходим «лечение».

— Не хочется в это верить.