Часовая башня

Все только и говорят, ситуация временна, будто для того, чтоб изменить политический строй в стране следует прежде всего разрушить всё до основания. Хорошо, пускай, отвечаю я на такие заявления, но, как же тогда выживут те, кто родился, вырос и мыслит так же, как и подобает разрушаемому нынче строю?

Они переродятся, как класс, — отвечают мне. У людей словно полностью ампутировали мозг! Все, кто остался, будто поддались этой всеобщей глупости. Никто не хочет видеть главное.

— Что же главное? — поинтересовалась Торбьорг Константиновна.

— А, главное таится в том, что мы, те, кто является так называемой интеллигенцией, думающая составляющая общества, отживаем свои последние дни в этой перевернувшей здравый смысл вверх ногами стране.

Иными словами — промедление смертии подобно. Вот, что понял я, прежде чем принял решение о бегстве из страны. Куда угодно. Пусть, это будет Финляндия, которую люблю не меньше своей Родины, ибо так же считаю её той территорией, на которой зарождалась наша государственность. Недаром часть Финляндии принадлежала Новгородской республике.

Окончательно оставив супругу с Юрием и Святославом, присоединился к ним на диване и Фёдор Алексеевич.

— Что же вы думаете делать дальше? — поинтересовался Яков Карлович.

— Работать. Каждый человек счастлив пока может приносить пользу своей Родине. Я же понял — не нужен ей. Поэтому продолжу своё творчество здесь. Как я помню, на этих землях, мне очень хорошо работалось прежде.

Надо сосредоточится, собраться с мыслями. А, дальше уже проще принять решение. К тому же мои дети, с удовольствием продолжают дело отца. Думаю, у них будет светлое будущее, несмотря на то, что теперь лишены отчизны, — посмотрел в сторону Юрия. Тот отвёл взгляд. Тогда перевёл на Святослава. Улыбнулся отцу.

Продолжил:

— Дело в том, что страна отказалась от нас, да и вообще всех, в ком есть хоть какая-то капелька здравого смысла. Многие революционеры начали понимать весь ужас своего заблуждения, но уже поздно остановить этот процесс, разрушительной волной накрывший всю Россию. Те из них, у кого есть хоть какая-то совесть — бегут, другие вынуждены подчиниться, зажившими уже отдельной от их жизнью идеям. А это приведёт в итоге к смерти от собственного яда.

Всегда, когда наступают смутные времена стоит заняться изучением истоков, историей собственной страны. Двадцатый век начался для Русской интеллигенции с постижения корней. Но, революция уничтожила эти идеи, не дав им выпестоваться. Теперь же, не имея возможности изучать прошлое, страна вынуждена жить настоящим, и, из-за невозможности обосновать его на твёрдом фундаменте, взобралась высоко в будущее, строя фантом небоскрёба, верхушка которого таится в ложном тумане, а основание зыбко.

Я вытеснен из России. Моё бегство принуждённо. Вы вот спросили, что я собираюсь делать дальше? То же, что и всегда. Изучать, искать, по крупицам собирать прошлое наших предков. Но, теперь, когда Россия для меня закрыта, поеду возможно в Индию, или на Тибет, ближе к другому колену развития индоевропейской культуры.

Буду искать способы идеального управления людьми. Но ни в коем случае не те, что подразумевают скрытую управляемость посвящёнными. С этим, прежде заблуждаясь в своих представлениях увы теперь уже поимел дело сполна. Гораздо интереснее видеть там, на самом верху некие древние знания, нежели чем бесконечную цепочку мало интересующихся ими посвящённых.

— В любом случае, мы знаем, у вас нет тут дачи. Поэтому милости просим к нам в Кякисалми будущим летом, — обратилась к Елене Ивановне Торбьорг Константиновна. Она не любила разговоры о политике, и тем более о её скрытых сторонах, поэтому меняла тему разговора.

— С превеликим удовольствием. Но, думаю, к лету мы уже определимся с нашими дальнейшими планами.

— Как вы думаете Николай Константинович, почему Ленин так легко подписал Финляндии вольную, в виде независимости от России? — всё же попытался вернуться к прозвучавшей лишь намёком теме масонства, Фёдор Алексеевич.

— Думаю всё дело в том, что у него есть договорённость с Германией, которая подразумевает этот документ, как некое продолжение «Брестского мира».

— Вы считаете его Немецким шпионом?

— Я вне политики Фёдор Алексеевич. Но, думаю, вы правы.

— В таком случае, лет через десять, лишь только слегка окрепнув, Россия возьмётся за Финляндию.

— Судя по тому в какую разруху ввергнута страна, думаю, на это потребуется не менее двадцати лет, — всё же высказал свою точку зрения художник.

— Надеюсь, вы не изменили своего мнения на счёт Норманской теории образования государственности на Руси? — вспомнил разговор одиннадцатилетней давности Яков Карлович, разыскивая свой портсигар.

— Нет. Даже несколько развил.

— В таком случае будем очень рады услышать её из ваших уст обновлённой, — обрадовался Фёдор Алексеевич.

— О, это непростая тема. Может отложим на послеобеденное время?

— Можно. Но, уж больно мне интересны ваши новые мысли, — не отступал Яков Карлович.

— Ну, что ж, извольте. Но, я буду краток.