Часть их боли

– Как это пустышку показал? – удивился он, не веря. – Отправиться в одиночное странствие на двадцать шесть лет. Терпеть немыслимые лишения. Все для того, чтобы доказать свою правоту! Затем вернуться, собрать коллегию, от решения которой зависело его место в летописях, и обмануть? Нет-нет… Люди, в чьих сердцах горит неистовый огонь исследования, так не поступают… Но если Харинф умер с десятого на одиннадцатый день серы, а Пацель присутствовал при его смерти, то как он мог попасть на Гнилой суд, который ознаменовался бунтом у дворца Элегиара и проходил в то же время?

– При чем здесь Гнилой суд в Элегиаре, почтенный? – осторожно полюбопытствовал магистр.

– Ни при чем, – выдохнул Юлиан.

После непродолжительного разговора, попрощавшись с магистром Иоландом, аристократ спустился в оливковые рощи, пустующие из-за дождливого сезона. Гуляя между суковатыми стволами, которые глядели на него узкими дуплами, он продолжил свои размышления, пользуясь одиночеством и тишиной.

Мягко шелестел дождь.

Выходит, поначалу Пацель слыл безумным магом, который вознамерился ценой собственного счастья добыть таинственный артефакт и подтвердить свою теорию. Вернувшись в Байву, он каким-то образом обрел могучую силу. Затем – снова каким-то чудом – стал наследником Харинфа Повелителя Бурь, который, видимо, надиктовал ему завещание на смертном одре. Может, дело в том загадочном конструкте, который он мог намеренно скрыть от коллегии?

Однако стройная на первый взгляд теория рушилась оттого, что после смерти веномансера Вицеллия зачарованным оказался стражник-оборотень – хотя ни Пацеля, ни конструкта в темнице быть не могло. Значит, не в этом дело… Но в чем же? А не стала ли встреча с умирающим архимагом отправной точкой, благодаря которой Пацель все и получил? Харинф, Харинф Повелитель Бурь… Величайший из последних трехсловцев, повергший в ужас все эгусовское воинство в Апельсиновом Саду. Он, думал Юлиан, обладал схожими силами, вполне способными повторить произошедшее в Больших Вардах, когда на колени попадал весь городок. Не мог ли Харинф быть истинным вместилищем силы? Не артефакт, а именно архимаг? Тогда он вполне мог намеренно потребовать Пацеля явиться к нему, чтобы тот застал его близкую смерть.

Потом, выходит, эта сила перетекла в следующего?

Аристократ сжал добела губы, зло заходил по мокрым дорожкам туда-сюда, не видя перед собой красоты тихого озера, гладь которого подрагивала от моросящего дождя. Ведь, думал он, веномансер Вицеллий мог встретиться с магом Пацелем незадолго до отъезда из ноэльского особняка! И уже Вицеллий превратился во вместилище темной силы, которую носил предшественник. Пусть он был вампиром, которые колдовать не могут, но ведь и сила эта сокрушительна по своей мощи… А после смерти Вицеллия это нечто перебралось уже в пытавшего его оборотня, на чьих ногах и убралось прочь из дворца. Тот оборотень бросил свою семью на голодную смерть. А вдруг сила имеет собственный, беспощадный разум?

Что же это за сила?

Выходит, это и есть Праотцы? И они забирают все артефакты, не позволяя им попасть в руки людей?

* * *

Пока Юлиан трясся в седле, направляясь к ждущим его арбам и невольникам, к нему вдруг приблизился Латхус. Его блеклые, будто рыбьи, глаза застыли на хозяине. Нарочито отстраненно, чтобы их разговор не привлек внимания, он заметил:

– Я предупреждал, вы ничего не найдете.

– Твоих рук дело? – холодно спросил Ралмантон.

– Нет. Но прекращайте настойчиво узнавать о конструктах. Пусть они и существуют, но спрятаны надежно: под землей, под глубокой водой, в самых сокровенных забытых пещерах – там, куда не добраться живому человеку. Не думайте, что Праотцы столь глупы, чтобы оставлять их на виду. А если что и находилось благодаря случаю, нашедшие отвечали потом своими жизнями. Пацель за это поплатился – поплатитесь и вы…

Умолкнув, Латхус приостановил коня и заставил его плестись позади. Юлиан чувствовал на своей спине перекрестье взглядов двух наемников, но страха не выказал. Он продолжал ехать спокойно. Значит, он оказался прав. Значит, теперь ему придется бороться еще и против Раум, которая стала ему, как и Илле Ралмантону, не только защитником, но и надсмотрщиком.

* * *

Юлиан вернулся из Байвы и продолжил исследования, пытаясь разгадать секрет белой розы. Все дни напролет он проводил в залах башни Ученого приюта, а часть ночей – в потайной комнате Коронного дома, где встречался с королевой. Если появлялось свободное время, он тратил его на то, чтобы поддержать отношения с мастрийской и старой элегиарской знатью.

Во дворце явно обострились противоречия, поначалу сглаженные из-за Огненной ночи. Мастрийцы настойчиво пытались вплести в местный быт свои традиции, танцы, песни и даже героев легенд. Им сопротивлялись, но сопротивлялись слабо, потому что король выказывал мастрийцам публичное уважение. Многих приезжих внесли в «красные списки». Они не платили налоги и имели лишь одну повинность – военную. Из-за этого местная знать всполошилась, зароптала, однако их голоса потонули в рокоте заполоняющих дворец краснолицых чиновников.