Часть их боли

– Прошу тебя, не подведи род Ралмантонов! Ты единственный мой наследник, но во благо королевства… Кому как не Ралмантонам вести часть войска вампиров? Кому как не нашему роду, отдавшему жизнь на служение, водрузить знамя Элейгии на дворцовой башне Нор’Алтела?

– Отец…

– Знаю, тебя держат дела! – распаляясь все больше, продолжил старик. – Но окажи мне честь. Скоро душа моя отойдет к Гаару, но мне хочется знать, что мой сын помог победе свершиться… Пожалуйста… – Затем советник едва согнулся, будто желая рухнуть на колени, но в последний момент передумал. Видимо, решил, что и сказанного достаточно.

– Будь по-вашему. Во благо нашего рода, – процедил сквозь зубы Юлиан.

Он попытался мягко отстраниться от рыдающего старика, который обвил его старыми, но цепкими руками, как удав жертву. В нос Юлиану ударили запахи затхлости, старческого пота, а также апельсиновых духов. Все вокруг растроганно глядели на них. Тут был и Дзаба, и два других консула – почти вся высшая знать. После такого Юлиан не мог отказать в «отцовской» просьбе. И, видя, как советник утирает слезы, надрывно всхлипывая, он понял, почему тот был так радостен с утра. Впрочем, стоило накалу страстей угаснуть, как глаза Иллы Ралмантона мигом просохли, он одернул великолепную мантию, прочистил горло и, насмешливо зыркая в сторону Юлиана и вытирая нос от запаха наррианта, удалился со стуком трости.

* * *

На следующий день королева Наурика сидела в кресле посреди большого зала. В руках у нее лежали пяльцы с натянутой шелковой тканью, где грифелем было расчерчено украшенное лентами дерево. Когда она закончит вышивать центр, умелый мастер изобразит вверху летящего в небесах феникса. Потом будут звезды. И солнце, ибо феникс пренепременно, по заверениям прибывших из Бахро дев, должен лететь по небу только днем.

Почему днем, спрашивала задумчиво королева.

– Потому что неважно, день или ночь. Стоит величественной Анке явиться, и ночь станет светла! – отвечали ей тоненькие голоса мастриек.

Но звезды Наурика все-таки прикажет нарисовать. Потому что ночь… ночь была единственным утешением в ее полной обязательств и правил жизни. По ночам она могла чувствовать себя не только королевой, но и женщиной.

Пока она ловко работала золотой иглой, на нее с придыханием глядело множество фрейлин, окруживших кресло. Глядела из-под опущенных ресниц и юная Оскуриль. Однако пока другие занимались тем, что восхищались умелой работой, Оскуриль думала о своем. Она вспоминала, как Юлиан развернулся и ушел по аллее, даже не взглянув на нее. Почему он не посмотрел? Неужели она не красива и свежа, как все говорят? Как считает ее любимый дядя Дайрик… Ей же всего восемнадцать лет… Неужели она стала не так привлекательна, как была год назад?

– Как тебе ствол дерева, не широковат ли?

Она продолжала молчать, погруженная в забытье.

– Оскуриль… – настойчиво повторила Наурика.

– Ах, – вздрогнула девушка, затем мило улыбнулась. – Простите мое безмолвие. Я задумалась.

– О чем же?

Оскуриль стыдливо опустила глазки и уставилась на свои маленькие туфельки, выглядывающие из-под платья, – они были украшены крохотными жемчужинами из Дассиандра. Продолжая вышивать, королева покровительственно улыбнулась. Она все поняла.

– Почтенный Ралмантон поступил, как того требовало благородство. Он гордость своего отца, – заявила Наурика.

– Да, вы правы, матушка, – смущенно отозвалась фрейлина и покрылась румянцем.

На нее тут же покосились, держа на губах деревянно-услужливые улыбки, другие фрейлины. Никому не нравилось то, что Оскуриль имела наглость называть королеву «матушкой», будто приходилась ей дочерью, но при этом была вампиром. И хотя юная Оскуриль всегда произносила слово «матушка» чрезвычайно скромным голосом, полным нежности и почтения, все чувствовали, что одно лишь это слово возвышает ее над другими девушками.

– Ваше Величество, – вмешалась фрейлина Камелия, – может, стоит попробовать вышить очертания ствола золотыми нитями?

– А на ленты можно приделать гагатовые камушки, – добавила еще одна, чтобы не отстать.

– Хм… Ра’шефуръя. Возможно… – Королева пересела поудобнее и передала пяльцы черноволосой девушке. – Камелия, дорогая моя, сделай пару стежков, а я пока хочу послушать моего Либелло, стихотворение «Огненный мотылек».

Пока красавица Камелия, присев подле кресла на кушетку, вышивала ствол дерева, прокладывая стежок за стежком, отчего ее ловкие пальчики притягивали взор, юная Оскуриль принялась читать стихотворение. Королева-мать с удовольствием слушала ее, навалившись на кресло одним боком и оперев лицо о ладонь. Роль других фрейлин сводилась к тому, чтобы с подчеркнуто милой улыбкой одобрения глядеть то на свою госпожу, на миг примешивая к взору толику восхищения, то уже на Оскуриль.

Все это напоминало выступление на сцене, привычное для женских обществ. Почти каждая здесь была лицедейкой.