Частичка тебя. На память

— Госпожа Морозова хотела устроиться ко мне на работу не так давно, — лениво и будто бы даже скучающе роняет Вяземский, расслабленно развалившись в своем кресле, — я счел её репутацию чересчур рискованной, а резюме — недостаточно убедительным. Вижу, вы решили пойти на риск, Артем Валерьевич.

Урод.

Так настойчиво и бесцеремонно ткнуть моего нового работодателя в сомнительность его выбора. В мою сомнительность!

Нет, ничего не забыто, ни отказ, ни длина завернутого Вяземскому посыла — я по этим блеклым глазам вижу. И Артем Валерьевич сейчас вполне себе может дрогнуть.

Взять меня на работу решил Ольшанский. Перевесит ли мнение директора клуба брошенное на противоположную чашу весов недовольство потенциального инвестора, деньги которого могут оказаться вожделенной порцией живой воды?

Очень вероятно.

— Вы знаете кто я, Захар Михайлович, — безмятежно откликается Тимирязев, — вы знаете, каким образом я делаю деньги. Представляете, что рискованные игры — это вообще мое любимое развлечение. Если я не по уши в дерьме, мне не интересно махать лопатой. Госпожа Морозова — отличный управленец, даже за краткие сроки успевшая уже отстроить работу местного персонала. А её репутация меня мало волнует, если честно.

— Да что вы? — Вяземский изображает фальшивую заинтересованность. — Может, расскажете поподробнее о её победах? Чтоб я оценил, сколько проиграл на этой ставке.

Его сожаление, его интерес — фальшивые, гнилые насквозь. Верить в них — значит быть конченным идиотом. И я ощущаю нутром, что Артем — не верит. Но не теряет надежды охмурить этого мудака и получить его дотации. Именно поэтому невозмутимо распинается, где и что я сделала хорошо, как ему без меня было плохо.

Я с трудом могу участвовать в этом диалоге, мне вообще не хочется рекламировать себя перед Вяземским, я вообще не очень хочу здесь находиться.

— Вы перебарщиваете, Артем Валерьевич, — сипло добавляю я в какой-то момент, — вас послушать, я и по воде на работу пойду, и людей за собой поведу.

— И они встанут, и пойдут, — фыркает Тимирязев ехидно, — нет, моя дорогая, я вас не перехваливаю. Лишь отдаю должное. Вашу хватку еще при первой встрече заметил.

Первая встреча с ним — это вообще воспоминание из серии «лучше б я забыла».

Интересно, он до конца жизни мне это будет вспоминать? Ну, то есть до увольнения или перепродажи клуба!

Благодаря Артему я чувствую себя чуть лучше, чуть увереннее, чем в начале встречи с Вяземским, сухо и предельно кратко отвечаю на задаваемые вопросы, удерживая на лице бесстрастное выражение. И пусть мне потом выговаривают, что я была слишком равнодушной, плевать. Главное — посыл не повторить.

А потом на столе перед Тимирязевым начинает вибрировать телефон. Мой начальник медлит всего секунду, глядя на дисплей, и именно в эту секунду Вяземский и делает свой очередной ход.

— Ответьте, Артем, — неестественно широко улыбается он, — мы с госпожой Морозовой можем минутку побыть без вашего участия. Не подеремся.

А вот я бы не была столь уверена в этом заявлении.

Артем думает еще пару секунд, потом, видимо, вес настойчивости звонящего перевешивает, и он, подарив мне улыбку в духе «Еще немного, еще чуть-чуть», поднимается и выходит на крыльцо ресторана.

Оставляя меня и Вяземского только вдвоем.

В сущности, ничего в Вяземском не изменилось с момента нашей последней встречи. Все те же холодные глаза, что лишь только смотрят и уже стремятся заставить почувствовать себя дешевкой. Все тот же невысокий рост, залысины, короткие полноватые пальцы. Все так же от присутствия в одном помещении с ним в желудке ворочается холодное, скользкое чувство дискомфорта. Правда теперь оно еще и обоснованное.

Я храню на лице холодную улыбку, надеясь, что это молчание продержится ровно до возвращения Тимирязева.

Ни слова, Анжела, просто ни слова. Самый лучший доспех для тебя — дистанция. И чем больше она будет — тем лучше.

Мои надежды тщетны.

— Занятно, — неторопливо произносит Вяземский, не убирая со своего лица презрительной улыбочки, — насколько же твоя принципиальность оказалась показушной, Анжелочка. Послала меня, чтобы потом согласиться на те же условия у мальчика помоложе и порезвей? А я уж думал восхититься твоей силой воли.

Не думал. Ни на секунду. Вижу по глазам.

— Вы вольны фантазировать на эту тему сколько вам угодно, — равнодушно отвечаю я, глядя за плечо неприятного собеседника, — я вам не запрещаю. Ваше мнение меня совершенно не волнует.

— Ну-ну, — скалится мой неприятный собеседник, — уж не будешь ли ты врать, что галстучки нашему дорогому Артему Валерьевичу ты завязываешь просто так, из любви к искусству?

Именно так. Просто потому что я могла сделать картинку лучше и мне это ничего не стоило. Но зачем мне что-то объяснять, в чем-то оправдываться перед этим человеком?

Я просто ничего не отвечаю, приклеивая к губам холодную улыбку.