Частная кара

— Да уж потом девчонки рассказали, — сказала Феня и так колыхнула грудью, что Князеву пришлось отодвинуться.

— А где они живут, не говорили?

— Говорила, что частную снимают.

— А работают где?

— Она нигде — домохозяйка, — добродушно хохотнула Феня, и Князев снова посторонился. — А он будто учится.

— И она училась, — вдруг сказала сестра. — Будто бы ее, за то что беременная, исключили. Девчонки говорили...

— Девчонки, девчонки, — перебил Князев, — кто эти девчонки?

— А кто с ней в палате лежал, — сказала Феня и, закатив глаза, стала перечислять: — Люда Филатова, Мира Иванова, Люба Харченко...

— Еще Тося Евстигнеева, — подсказала сестра.

— Ага, Тоська...

12. Вечером, против обыкновения, Князев поспешил домой.

Еще в подъезде определил, что сын дома. По всем этажам несся отчаянный визг струн.

Никогда не предполагал Князев, что такой тихий, такой интимный инструмент — гитара — со временем станет столь необузданно голосистым, что от нее некуда будет деться.

Верую! Верую! Верую! —

отчаянно хипповал сын, терзая струны.

— Опять бренчишь, — сказал Князев.

Сын обиделся:

— Играю, друг!

— Соседям покой бы дал! Ведь на весь дом ревешь!

— До одиннадцати ноль-ноль имею право!

— Это я пока имею право надрать тебе задницу, — сказал, сердясь, Князев.

— Ладно, не зверей, друг! Не буду, — сказал сын и потащился к нему с домашними тапочками. Дурачась, тянул гнусаво: — Прошу обуть ваши величественные длани в ширпотреб фабрики «Зазря».

— Длани, надо знать, — руки. А это стопы, — уже улыбаясь, сказал Князев. — Когда ты только повзрослеешь?

— Уже.

— Что уже?

— Повзрослел.

Князев дольше обычного задержался взглядом на лице сына, смутился чему-то и пошел на кухню. Очень захотелось есть.

Обеда не было. Не было в холодильнике ни яиц, ни колбасы, ни чего-либо, чем можно утолить голод.

— Слушай, ты мог бы отцу приготовить ужин?! — сказал, рассердившись на сына.

— Друг, я не знал. Ты же приходишь всегда поздно. Я только что сожрал три последних яйца и хлеб. — Он вроде бы опечалился, и Князев пожалел, что дал волю эмоциям. — Я сейчас смотаю. В нашем гастрономе были яйца и не было очереди. Я видел. — Сын уже одевался. — Давай деньги.

Князев дал ему десять рублей.

— Сыра взять? — спросил сын.

— Возьми.

— А если пиво?

— Две бутылки... А тебе дадут?

— Спрашиваешь! Могу и русскую горькую.

— Русской горькой не надо.

Уписывая с аппетитом яичницу, отхлебывая вялое пиво, Князев благодушествовал.

— Слушай, друг, — сказал он, — а среди твоих оркестрантов, среди гитаристов твоих, нету, ну понимаешь, таких, таких... — Князев искал слово, — которые бы...

— С девчатами, что ли, шились?

Князев промычал что-то неразборчивое, но утвердительное.

— Нет, друг, ты среди наших козлов своих подкидывателей не ищи, им женщины — ноль. Они бизнес делают...

— Дурак ты, друг, — сказал Князев, вдруг рассердившись. — Порешь черт-те что! Ты не забывай, я тебе отец!

— Помню, — сказал сын. И добавил: — Сколько тебе говорили: не трепи себе нервы по каждому пустяку. Подкидыша твоего государство воспитает.

— Ну, знаешь! — сказал Князев. — С тобой по-хорошему нельзя...

13. В паспортном столе дали справку: «Мясникова Кира Евгеньевна ни в городе Ланске, ни в районе не проживает».

Князев расстроился. Бывают же такие дни, когда, как бы нарочно, ни единого кончика, за который бы ухватиться.

— А может, они гастролеры? — высказал предположение прокурор.

Гастролерами издавна назывались правонарушители, не имевшие постоянного места жительства и заскакивающие в тот или другой район страны на короткий срок.

Такой уверенности, даже склонности к такому предположению у Князева не было. Казалось ему: тут в городе должны быть эти горе-родители. А почему? Объяснить не мог.

Он снова и снова допрашивал свидетелей, пытался установить какие-то новые факты или, точнее, воспроизвести словесный портрет тех, что ранним утром пробежали по улице Первомайской туда и обратно, и тех, которых видели врачи, сестры и нянечки в четвертом городском роддоме. И опять же, по вовсе незаметным черточкам, промелькнувшим в рассказе дворничихи и медперсонала, Князев улавливал, выражаясь варварским языком протоколов, идентичность портретов.

Он снова и снова изучал вещдоки: крохотный подгузник, добросовестно отделанный младенцем, две простынки, все еще сладковато пахнущие детским тельцем, новехонькое одеяльце с голубой широкой лентой, стеганый конверт с кружевами.

Приданое новорожденному, как сразу же определил Князев, было куплено в комплекте, и он долго и безрезультатно доискивался, кто купил этот комплект в единственном фирменном магазине «Малыш». В других магазинах города приданое для новорожденных не продавалось.

— Михаил Иванович, вы на Мясниковых запрос делали, — позвонила паспортистка, — так вот у нас тут ошибочка произошла: Мясников Николай Григорьевич, проживающий по улице Энтузиастов, дом сорок четыре. Ему ошибочно указан год рождения 1902-й, следует читать 1962-й.

Князев был человек спокойный, но тут взвился под потолок:

— Ошибочка! Да знаете ли вы!.. — и кинул трубку.