Частная кара

— Я прекрасно помню этот разговор. Но хочу заметить, ваше превосходительство, что не вижу в показанном Бестужевым что-либо, против меня направленное...

Кущин заметил, как насторожился Дибич, а Левашов чуть подался вперед.

— Мы говорили с господином Бестужевым о свободном, мыслящем русском обществе, которое есть суть нашего просвещения. И если, господа, вы зададите мне вопрос, состою ли я членом этого свободного общества, то неминуемо получите утвердительный ответ. Я бы не считал себя русским, если бы не принадлежал к нему. Это мое неотъемлемое право, заслуженное предками и защищенное мною во многих сражениях на поле брани. Общество это — просвещенных, честных людей, думающих о благе отечества и стремящихся только к его пользе, — еще не имеет названия, оно молодо, но будет развиваться и расти, поскольку разум русских пытлив и неоднозначен. А разве вы не причисляете себя к этому благородному и свободному обществу?

— Тут, — сказал Левашов, — вопросы задаем мы.

Бенкендорф едва уловимо поморщился:

— Вы несколько многоречивы, полковник. А комитет требует конкретных и ясных ответов. Вы отрицаете показание штабс-капитана Бестужева?

— Отнюдь. Но повторяю, что высказанное Бестужевым не есть показание против меня. Я думаю, что сажать в крепость за одно только, что человек принадлежит к русскому обществу просвещенных людей, по меньшей мере несправедливо.

Бенкендорф оставил это высказывание без внимания.

— Полковник князь Трубецкой, — отложив мелко исписанную страничку и беря в руки следующую, как бы прочел Бенкендорф, — показывает, что познакомился с вами и вел беседы как с членом тайного общества. Ему казалось, что вы мечтаете о переустройстве государства, а в одном из разговоров высказались за изменение порядка правления. Что вы скажете на это?

— Князя Трубецкого, господа, я нахожу несколько романтически настроенным и потому не могу отвечать за то, что ему казалось.

— Но князь определенно говорит, что Рылеев, перед тем как вас познакомить, заявил ему: «Кущин наш», — не выдержав, встрял Левашов.

— Простите, при чем же тут я? Такое заявление целиком на совести господина Рылеева — поэта и мечтателя. Что же касается тут упомянутого изменения порядка правления, готов внести ясность.

— Мы все во внимании, — подал голос Дибич.

— Работая в Сибирском комитете Михаила Михайловича Сперанского, — Кущин уловил, как напряглись члены Тайного комитета, — и в комитете графа Алексея Андреевича Аракчеева, а также думая неустанно о благе нашего отечества, я пришел к мысли, что изменения в порядке правления принесут родине нашей невиданную еще мощь и благосостояние. Я не скрывал этих взглядов, но и не растолковывал каждому, работая над рукописью, которую нетрудно обнаружить в моих бумагах. Вся умственная жизнь моя последние годы была подчинена этому благородному и нужному делу. Думаю,что неоднократно высказанная мною мысль о привлечении к правлению народных депутатов рано или поздно будет одобрена его величеством, ибо к ней направлен весь ход исторический...

— А вам известен указ Великого Петра о тех, кто, запершись, пишет? — очень некстати подал голос Левашов.

— Работа моя протекала открыто в книгохранилищах и государственных архивах, куда я был милостиво допущен волею усопшего монарха. Мои занятия не были тайными, и ум мой, повторяю, был употребим только на пользу отчизне.

— Комитет не располагает этой вашей рукописью, — сказал Татищев.

— Но она была в бумагах моих и за объемностью не могла быть не замечена. Труд мой адресовался к высшей власти...

Рукопись эту, разбирая опечатанные во время ареста бумаги Кущина, Бенкендорф передал царю. Толстенный, сброшюрованный том с математическими выкладками, диаграммами и многими главами убористого текста. Николай Павлович, как показалось тогда, с большим интересом заглянул в этот том и оставил его себе. Бенкендорф решил, что лучше промолчать об этом, и, взяв в руки новую страничку, поднес ее к лицу.

— Отставной поручик Кондратий Рылеев показывает...

«Ну что же, — думал Кущин, внимательно следя за речью Бенкендорфа, — меня арестовали только за мои убеждения, которые не были ни для кого тайной. Конечно, это недоразумение, которое надо как можно скорее разъяснить».

А Бенкендорф уже ждал ответа.

— Мне удивительно такое словоречие господина Рылеева! Он неудержим в своих фантазиях и, наверное, с охотой включил бы и вас в свое тайное общество, если бы вы не сидели за этим столом...

Так и не определив вины Кущина, комитет передал его в руки охраны.

Лоскут черной материи по-прежнему лежал на краю стола против Татищева, и он распорядился убрать его. Блудов, ведущий за отдельным столиком протокол, позвал лакея, и тот унес повязку.

28. Назначение этого плотного куска черной материи долго не мог разгадать Стахов, отыскав шкатулку сестры Кущина, в которой хранились письма к ней, так много давшие, чтобы определить место последнего пристанища декабристов.

В семье, где отыскались эти реликвии, уже не помнили, кому они принадлежали.