Частная коллекция

Четыре дня, забросив дружбу народов и остальные обязанности, советские специалисты всех профилей, в том числе срочно вызванные из разных точек острова Ява, тренировали этот великолепный строевой шаг, маршируя внутри каре посольского городка. Кстати, и ранжир – по четыре в ряд – возник из-за того, что дорожка в посольском городке, прямо скажем, была узковата: больше четырех не умещалось. И вот когда мы «урезали марш», зрители оценили нашу выправку и восторженно загомонили. В Индонезии времен Сукарно очень популярны были военные парады, и хороший военный шаг они способны были оценить.

Пот тек на единообразно белые рубашки разного фасона (но чтоб все с коротким рукавом – понятно?), нам слышался шелест знамен бывших и будущих побед, счастливый посол наблюдал за нами с правительственной трибуны, а заместитель военного атташе под гром гимна в полный голос помогал нам держать равнение с помощью такой всем знакомой спортивной команды: ать – два, ать – два, левой, левой.

ПОСЛЕВКУСИЕ

Вернувшись в июне 1964 года, я быстро защитил диплом под скромным названием «Некоторые особенности индонезийского стихосложения» и, как молодой специалист, пошел отрабатывать свое бесплатное образование в издательство «Художественная литература» – заповедник выдающихся писателей, одиноких и прекрасных женщин и высоких умов, где провел почти счастливые три года.

А в 1968 году ушел-таки в кино, но не во ВГИК, а на Высшие режиссерские курсы, так что слово сдержал, хотя обошлась мне эта принципиальность ровно в 10 лет.

Но всю оставшуюся жизнь я вспоминал свою «морями теплыми омытую» только по стечению обстоятельств, чаще всего при написании очередной автобиографии или заполнении пункта ан кеты «Были ли вы за границей?» Бывали еще иногда случаи, когда две-три индонезийские фразы позволяли то самоутвердиться в чьих- то глазах (преимущественно женских), то кого-нибудь красиво срезать, как в тот вечер, когда я оказался непрошеным соседом, подсаженным за чужой столик знакомой официанткой Груней в лучшей московской шашлычной конца 1960-х – под Кино театром повторного фильма. Хозяевами столика оказались два молодых человека из школы КГБ, которые с упоением безнаказанности по-индонезийски излагали друг другу, сколь невысокого они мнения обо мне и о моих родителях. Когда «это бревно», то есть я, ответило им по-индонезийски, перепуг их был так велик и искренен, а желание предупредить утечку сведений об их профессиональном проколе так их расщедрило, что до сих пор приятно вспомнить.

Но эти тихие и редкие радости не мешали медленно, но верно языку забываться, а Индонезии – превращаться во все более глухую провинцию моей памяти.

И вдруг… 1998-й – экономический кризис – диктатор Сухарто в отставке – Индонезия просыпается для свободы слова, и один знакомый американец, читавший мою CV, предлагает поехать туда экспертом по законам о свободе самовыражения и способам отстаивания журналистских прав. И я поехал. Назад, в молодость.

Все было другое: другая страна, другой я. Были недоступные 35 лет назад гостиница, «кондишн» и отдельный сортир, карманные деньги и маленький бассейн на верхнем этаже отеля под черным звездным небом, была очаровательная юная австралийка, ровесница мне в пору первого посещения Индонезии, которая составляла деловое расписание моего визита так, что я ощущал себя переносным многоканальным радиоприемником, который должен был запускаться с любой кнопки и вещать на заданную, не всегда даже оговоренную заранее, тему.

Мой индонезийский напоминал археологические раскопки – черепки слов под слоем песка, которые с огромным трудом складывались в подобие смысла.

Все было другое – пустое, словно вымершее, российское посольство и возможность посетить забитое и активное, как муравейник, посольство США.

И каждый божий день, все 12 подряд, я мучительно пытался вспомнить что-то, что перебросило бы мостик от тогдашней Индонезии к сегодняшней, и не мог, потому что ничего собственно индонезийского в моих воспоминаниях просто не было, как будто 35 лет назад я ездил в Петропавловск, встречался там с двумя секретарями обкома, бывшим и будущим, и говорил с ними на их петропавловском языке.

Какие же мы были обкраденные! Ведь у остальных моих сотоварищей по годичному пребыванию в Индонезии зарубок памяти было, наверное, еще вполовину меньше.

Если б кто знал, как мне было стыдно!

Ну я – ладно, это мой стыд, но ведь это был принцип поведения целой страны. Что она знала или хотела знать об окружающем мире при таких-то ею воспитанных гражданах!?

В оправдание себе тогдашнему могу сказать только одно: люди всегда интересовали меня больше, чем архитектурные памятники и музеи, они давали пищу воображению, служили объектом негласного соревнования, а потому и запоминались. Ведь всегда лучше помнишь, выиграл ты или проиграл, чем по каким улицам пролегала дистанция твоего марафона.

Прощай, Индонезия, страна, мимо которой я пробежал.

1963–1964, 1999

Последняя глава