Частная коллекция

Спустя восемь месяцев появился камень. Как только появился камень, туда поехал Василий Песков, который сделал знаменитую фотографию: камень, поле, осень, лошадь, и написал большую статью, которая в течение еще полугода не могла пробиться в печать. Спустя примерно год с чем-то она появилась в печати, и только тогда узнали, что на самом деле произошло.

Конечно, у Ларисы Алексеевны были какие-то переговоры с ЦК, потому что надо было согласовать возможность установки камня. Это все было без меня. Мне сейчас кажется, что это прошло без всякого напряжения, они охотно пошли на то, чтобы установить этот камень. И неслучайно камень сейчас входит в число главных меморий, связанных с Великой Отечественной войной в Могилеве. Они там часовню построили, пушки, танки установили. Слава Богу, на заметном расстоянии от камня. Но это было уже в другую эпоху, а тогда в 1979—1980-х поражало полное забвение этого факта. Вы поступили, как вы считаете нужным, мы поступаем, как мы считаем нужным. Все. И на много лет возникла ситуация, когда к нам обращаются: «Где на Новодевичьем кладбище могила Симонова? Ну, хоть что-то там похоронено? Что-то там есть?»

Последнее из стихотворений в составленном им первом томе собрания сочинений звучит:

Все было страшно и не страшно,
Казалось бы, не там, так тут,
Неужто, наконец, так важно,
Где три аршина нам дадут?

На том ли знаменито-тесном,

Где клином тот и этот свет,
Где требуются, как известно,
Звонки и письма в Моссовет.

Родным и близким так некстати

Тот бой за смертью по пятам.
На слезы время им оставьте,
Скажите им: «Не тут, так там».

Что помогло отцу этим последним, посмертным усилием уйти от официоза? Вот этот свойственный ему дар нестандартного решения и внушенный членам семьи дар верности этому решению. Все.

2005

Зал литературный «Из 100 моих книг»

Монолог экскурсовода

Сам я до этого не додумался, но мысль мне очень нравится: каждому человеку достаточно прочитать за жизнь всего 100 книг. Из них 10 или 12 – для всех одни и те же, ну, например: Библия, «Иллиада», «Приключения Гулливера», «Робинзон Крузо», «Война и мир», «Мадам Бовари», «Мастер и Маргарита»… Дополнить можете сами – занятие прелюбопытнейшее. Вот список остальных для каждого свой – их человек ищет всю жизнь: находит, влюбляется, теряет, вносит, ошибается, вычеркивает, читает запоем, разочаровывается, ставит на дальнюю полку, перелистывает любимые страницы, забывает или влюбляется вновь. Не случайно любимую книгу часто сравнивают с женщиной: отношения с ней – это всегда что-то вроде романа.

Сюжет отношений осложняется, если ты знаком с теми, кто эти книги написал, если ты каким-то образом оказался свидетелем их рождения или причастен к выходу в свет или появлению на другом языке. Эти книги часто становятся кандидатами в твой личный список. О них особенно интересно думать, вспоминать, писать о них, об их авторах, о литературных модах и нравах, прошедшего уже времени, которое и есть твоя прожитая к сегодняшнему дню жизнь. Это я и делаю, потому что пришла пора: мой список почти составлен, в нем осталось две-три вакансии.

Я вырос в литературной семье, точнее, в двух литературных семьях – матери и отца, в литературной среде, которая стала настолько естественной частью быта, что поэт, читающий стихи, был в доме привычен, как соседка, пришедшая занять соли. Лет до двадцати пяти у меня была замечательная память на стихи, я их запоминал иногда с одного-единственного прочтения на слух, а в школе на спор – за две минуты выучивал две-три страницы Маяковского по выбору того, с кем заключалось пари. Но ресурс памяти оказался ограничен: приблизительно с середины 60-х эта счастливая способность куда-то улетучилась, и голова, отчасти забитая всякой ерундой, уже не могла вместить стихи замечательных поэтов, прочитанные или услышанные позже. А все-таки в 1998–1999 годах я снял для ТВ 17 серий «Поэтических позвонков» – это около трех часов чтения стихов наизусть. Их одно время повторяли на канале «Культура».

Когда от постоянных литературных занятий, переводов, редактуры, отчасти сочинительства я ушел в кино, отец даже заподозрил, что сделал я это от нежелания быть в литературе Симоновым-вторым. И долго потом с настороженностью присматривался к моим фильмам: за свое ли дело я взялся?

Учителем своим в литературе я считал и считаю мать: она привила мне вкус к настоящим стихам, научила тому, что каждому поэту присуща своя особая норма, с точки зрения которой и надо воспринимать его стихи, зато никакой общей нормы для поэтов нет и не может быть.