Частная жизнь короля Джона Сноу (СИ)

После этого разговора Джон вернулся в усадьбу Мормонтов, не замечая ничего вокруг. Он еще чувствовал на своих губах сладкий вкус ее поцелуев, а пальцы еще помнили ощущение ее кожи. Он мотал головой, точно конь, одолеваемый слепнями, пытаясь отогнать слишком свежие воспоминания и заменить их мыслями о том, что он поступил правильно и честно, но лицо Лианны, ее взгляд, полный отчаяния, не давали ему почувствовать себя правым. Всю ночь он проворочался в своей постели, пытаясь найти ответ на вопрос, правильно ли он поступил, но ответ не приходил, и Джон с тоской думал, что никто другой также не даст его. Как и много раз прежде, он остался наедине со своей совестью. Тогда она говорила ему, что делать, и как, и сурово обличала, если он поступал вопреки ее голосу — а сейчас молчала, впервые подчинившись голосу сердца.

Внезапно он начал думать о своем отце — точнее, о том, кто его отец. Почти двадцать лет жизни Джон считал себя сыном Эддарда Старка, пусть и незаконнорожденным. Он знал, что в нем течет его кровь, был похож на него лицом. Он подражал ему, обожал его, восхищался им, он был для него примером. И все это рухнуло в один день, когда он узнал, что Нед Старк был ему не отцом, а дядей, что он лгал ему всю жизнь, пусть и ради его блага, и что кровь Старков в жилах Джона не от него, а от его сестры. И, самое главное, что его отец — Рейегар Таргариен, принц Драконьего камня. И сам он Таргариен. Даже имя, привычное ему с детства, ему не принадлежало, оно было не более, чем маскировкой, призванной спрятать его от мести Роберта Баратеона и холодной расчетливости Джона Аррена. Что ж, с этим Нед Старк справился, но Джон, узнав правду, еще долго лелеял в душе обиду. А самое противное — он продолжал считать себя бастардом, несмотря на эти рассказы о тайном браке его родителей, но теперь он ощущал себя сиротой гораздо сильнее, чем в детстве, когда у него не было только матери. У него словно бы выдернули землю из-под ног. Раньше он мог опираться на что-то — на Север, на Винтерфелл, на свою любовь к «отцу», «братьям» и «сестрам», детские воспоминания — теперь это все развеялось как дым, а что взамен? Башня в скалистых горах, мужчина и женщина, предавшие других мужчину и женщину, и война, залившая страну кровью. И он — как итог всего этого. Джон не говорил об этом ни одной живой душе, но в конечном итоге, именно это и стало главной причиной для того, чтобы надеть корону и сесть вместе с Дени на Железный трон — попытка искупить все то зло, что невольно принесли Семи Королевствам его родители.

Труднее всего было с Дейенерис. Когда он узнал, что делил постель с родной сестрой отца, его охватил ужас и стыд. Он помнил, как твердил ей, что они не должны больше, что это кровосмешение. Дени не понимала — да и как она могла понять, она, выросшая с мыслью, что выйдет замуж за брата, воспитанная на историях о бесчисленных королях-драконах, вступавших в брак со своими сестрами? А он смотрел на нее, и в глазах у него все двоилось — он видел и свою тетку, родственницу, которую нельзя любить, как любил он, хотеть, как хотел он — и свою возлюбленную, свою Матерь драконов, свою будущую жену. В конце концов, он убедил себя в том, что это его долг, их долг, но на самом деле — есть ли смысл врать себе теперь, когда Дени ушла к своим предкам? — он просто пошел на сделку с совестью, он позволил страсти взять над ним верх, уболтав себя словами об искуплении и долге перед страной.

Так чьим же сыном он был, накрывая в септе ее плечи своим плащом — Рейегара Таргариена или Эддарда Старка? А когда сидел на Железном троне, отдавая приказы и оглашая приговоры, и вспоминая Большой зал в Винтерфелле? А сегодня днем, когда, задыхаясь от страсти, обнимал и целовал Лианну Мормонт — чья кровь была в нем сильнее? И самое главное — есть ли у него выбор, или он обречен на судьбу, заложенную в него теми, кто его зачал?

Джон заснул на рассвете, так и не найдя ответа ни на один из своих вопросов. И весь следующий день он думал над ними, так что не сразу заметил, что Лианна исчезла — он не видел ее ни утром, ни днем, ни во время ужина в Большом зале. Это же повторилось на второй день, и на третий. На вопрос Джона сир Мертон, продолжавший свои попытки развлекать его, ответил, что его невеста так погрузилась в предсвадебные хлопоты, что у нее нет времени ни на что другое, и что его милость, ввиду их старой дружбы, извинит его. Джон понял, что его избегают, и горько усмехнулся про себя — у Лианны воля была сильнее, чем у него. Но вечером на третий день он обнаружил в своей спальне посередине постели клочок пергамента со спешно нацарапанной на нем фразой: «В старом хлеву, как взойдет луна. Прошу вас». Джон бросил записку в камин, но рука его дрожала — он сам не знал, отчего.