Частная жизнь мертвых людей (сборник)

Неуемная тяга к благородству чуть не сломала Степану жизнь. Ступив на нетоптаную дорогу собственной судьбы, он в отличие от многих иных твердо знал, куда по ней следует идти. Его представления о сложном устройстве человеческих промыслов и призваний носили сумбурный и любопытный для случайного попутчика характер, являя собой нагромождение, в котором не мог разобраться и сам Степан. Но надобности в том и не было, ибо на незримой вершине этого нагромождения, поверх всех прочих, растворяясь в звездной пыли и тумане облаков, возвышалась профессия спасателя береговой охраны.

Южное солнце грело упругие тела, щедрой россыпью усеивающие пляж, океанская волна неутомимо тыкалась мордой в песок, свежий бриз приятно обдувал. Сам Степан гордо сидел на возвышении, играя бицепсом кофейного загара, и непринужденно высматривал очередную жертву, достаточно близко подошедшую к черте бесповоротного утопления, чтобы появился резон вытаскивать ее с того света обратно – на этот.

Так мнил свою жизнь Степан, сидя у окна и наблюдая бескрайнюю сибирскую степь, начинавшуюся сразу за окном. До ближайшего – Северного Ледовитого – океана было не меньше трех тысяч километров, и то, если знать дорогу и не петлять.

Поэтому, не мысля себе другого призвания, Степан устроился спасателем в санаторий «Степные дали», где в наличии числился пруд. Пруд названия не имел.

Степан сел на берегу и принялся ждать, с надеждой поглядывая на хлюпающихся в луже дородных матрон и пузатеньких мужичков, представлявших собой контингент потенциальных утопленников.

– Зря ты сюда приехал, – сказал ему Гермидонт, местный завхоз и электрик.

Шли годы. Заходившие по колено в воду отдыхающие настойчиво избегали утоплений, что делало жизнь Степана бессмысленной и пустой. Он начал подозревать, что существует зря.

С каждым летом пруд мельчал, исчерпывая шансы Степана на жизненную состоятельность, пока не превратился в вязкое, медленно высыхающее, болото.

Редкие отдыхающие перестали купаться и разнообразно валялись на берегу, наслаждаясь живописными видами и звуками природы.

Очередной сезон заканчивался без всякого проку для дела всей жизни.

Опытный и чуткий в вопросе рухнувших судеб Гермидонт предложил выпить. Степан отказался.

Он угрюмо смотрел на зеленое болото, погружаясь в отчаяние. Солнце клонилось к закату. Степан встал и пошел к ненавистной хляби, готовый утопить в ней свою искалеченную жизнь и невостребованные благородные порывы.

Подойдя к краю, где твердь превращалась в безымянную жижу, он усомнился.

– В такой луже даже пьяный Гермидонт не утонет.

Опровергая его слова, из зарослей выродившегося малинника вышел пьяный до последней пуговицы Гермидонт и, не разбирая дороги, проследовал к центру пучины, где решительно начал тонуть.

Одичавшее без людской заботы болото быстро впитывало его, словно всю жизнь только и ждало, когда в нем хоть кто-нибудь утонет.

Когда ошалевший Степан понял, что происходит, от Гермидонта на поверхности осталась одна только голова с дико выпученными глазами. Он так быстро тонул, что даже не успевал трезветь, что обычно бывает с пьяным организмом, подвергнутым воздействию смертельной угрозы.

Вырвав последнюю доску из скамейки на берегу, Степан бросился на помощь и, опираясь на эту развандаленную жердину, успел схватить Гермидонта за руку в тот момент, когда кроме руки от него ничего не осталось с этой стороны фатальной черты.

Изгвазданный вонючей бездной Гермидонт молча добрел до своей завхозовской коморки, всегда готовой принять его в любом виде, где тут же завалился спать.

Степан уснул не сразу. Он долго лежал, не в силах постигнуть разум вселенной, но впервые чувствуя его прикосновение и состоявшуюся жизнь.

Среди ночи, потрясенный пережитым, Гермидонт очнулся и встал. Осмотрел спящий санаторий. Одинокий фонарь во дворе старого громоздкого здания светил для редких поздних постояльцев, возвращавшихся из ближайшего городка. Гермидонту он показался слепящим и мучительно ярким.

– Зачем так светло?! – заорал Гермидонт, достал топор, открыл щитовую и перерубил сплетение электрических кишок.

Фонарь ярко вспыхнул избытком напряжения и погас. Санаторий погрузился во мрак. Только щитовая гулко искрила, освещая черное от высохшей грязи лицо. Ветхая архитектура взялась огнем, задымила, возник пожар.

Разбуженные криком Гермидонта и шумом злополучия люди выбегали из здания, испуганно, с трепетом глядя на огонь. Началась паника, сутолока, полуголые люди тащили вещи, давили друг друга.

Степан лежал, закрыв глаза, и, улыбаясь, спал безмятежным и счастливым сном.

Пробка от масла

Харитон Похлебкин проголодался и решил пожарить яичницу. Поставил на огонь сковороду, достал бутылку масла. Пробка соскочила, упала на пол и покатилась. Он хотел догнать ее и поймать, но тут на кухню зашла жена его, Серафима, и сказала, что уходит от Харитона Похлебкина, поскольку никакого душевного и физического усердия жить с ним более не имеет. И ушла.