Частная жизнь мертвых людей (сборник)

Он ходил туда-сюда и изумлялся, не обнаруживая на месте дома семнадцать во втором переулке Ленина не только самого дома, но и каких-либо следов его былого величественного пребывания. Ровное поле с пробивавшейся травкой предстало его взору. Только одинокая кресло-качалка, тревожимая одичавшим ветром, призывно раскачивалась, словно приглашая занять оставленный всеми трон.

Беспокойное тело Хрекова опустилось в кресло, качнулось, елочная гирлянда празднично замигала, знаменуя новое восшествие на престол, запели ангелы, и электрический разряд испепелил последнего властителя несчастного дома.

Галактион вздохнул, смел теплый пепел и ушел в соседний переулок – там вот уже месяц, как требовался опытный дворник.

Вода в стакане

Я закрыл глаза, оттолкнулся и прыгнул…

Разбуженная волна фыркнула резким всплеском, сразу сделавшимся глухим и тягучим.

Глаза закрыты. Ночью в воде ничего не видно, но пока их не откроешь, кажется, что снаружи есть свет.

Размеренные движения рук под водой.

Вынырнув, я продолжаю плыть, не поднимая головы, пока остается воздух в легких.

Странный терпковатый привкус.

Метров пятнадцать от лодки.

Пятна. Каждый раз пытаюсь уловить их цвет, но не могу, они кажутся черными. Разве могут быть черные пятна внутри темноты?

Размеренные движения рук.

Терпковатый привкус… Он мне напоминает что-то хорошо знакомое.

Воздух кончается.

Открываю глаза, не поднимая головы. Пятна непознаваемого цвета сразу смывает чернота воды.

Странное в нем именно то, что он мне хорошо знаком. Дежавю терпковатого привкуса.

Размеренные движения рук.

Начинает казаться, что воздуха и света больше нет не только во мне. Теперь их нет нигде. Они кончились.

Безвоздушность и страх накатывают сначала медленно, не спеша. Потом обрушиваются сразу во всей полноте.

Кровь, насыщенная углекислотой, в поисках кислорода панически мечется по моему телу.

Абсолютная полнота безвоздушности и темноты.

Нестерпимо размеренные движения рук.

Сорок.

Стоит лишь повернуть голову – и все прекратится.

Сейчас.

Не дать себе сделать это.

И оно придет.

Повернуть голову.

Прекратится.

Не дать.

Придет.

Сейчас оно придет.

Еще взмах.

Еще.

И придет.

Придет.

Сознание.

Взмах.

Что ты умер.

Сознание.

Взмах.

Умер.

Умер.

Привкус чернослива.

…Вдох!

Дышу. Дышу. Дышу. Дышу.

Дышу…

Безвоздушность схлопнулась внутри взрывом новой вселенной. Дышу.

Надышаться. Взрывом. Новой. Вселенной.

Повернувшись на спину, я смотрю на яркий свет звезд и дышу.

Сколько я проплыл? Не меньше пятидесяти.

Оборачиваюсь прикинуть на глаз расстояние – и не вижу лодку. Странно, но не вижу.

Ни мачтового огня, ни фонаря на палубе – я его привязал к релингу старборда, с которого прыгал. Да и в кубрике, кажется, горел свет.

Тело мое продолжает наслаждаться вернувшимся дыханием, но я начинаю беспокоиться.

Может быть, неопытный идиот из новых поставил лодку, забыв включить огни, и перекрыл мне обзор своим невидимым силуэтом. Но я не слышал ни шума мотора, ни звона выпускаемой якорной цепи. А с вечера рядом никого не было.

Разве что сбой в бортовой электрике. Но фонарь – у фонаря своя батарея. Впрочем, если ветер поменялся, лодку могло развернуть другим бортом.

Странно. Странный привкус на губах – я вспомнил, на что он похож. На вино, которое я покупаю у местных, оно терпкое, с привкусом чернослива.

Я провожу языком по губам, пробуя морскую влагу.

Огни деревушки на другом берегу бухты тоже исчезли. Мне кажется, когда я поднял голову из воды, я их видел. Но сейчас не вижу.

Поднял голову из воды… Это не вода. Я осторожно делаю глоток. Вино. То самое, три пятьдесят за пятилитровый мешок. Почти даром. Я заливаю вино в мешки вроде бурдюков и закидываю в локер, где они «растекаются» между залежей консервных банок и пакетов макарон, принимая форму всей этой бакалеи.

Принимая форму…

Я сделал большой глоток и прислушался – вино приняло предложенную ему форму, и мне стало привычно лучше.

Целое море вина. Я не удивился и глотнул еще.

Где же все-таки лодка?

Я начал всматриваться в береговую линию, ища примеченные засветло ориентиры. Но едва заметная линия темного силуэта прибрежных скал на фоне более светлого неба вызывала странные, беспокойные ощущения. Она лишилась естественной изломанности и в темноте казалась совершенно ровной, как край гигантской кастрюли или сковородки.

Вдалеке раздался резкий грохот. Порыв ветра пришел с восточного берега и стих. Только этого не хватало. Небо на востоке сделалось черным – именно не потемнело, а сделалось черным, словно его задернули.

Другой – более сильный – порыв ветра ударил меня в лицо резкой волной. Я инстинктивно дернулся вверх, и тут небо завалилось, и мгновенно возникшее бурное течение подхватило и понесло меня, словно весь мир опрокинулся и стремительно потек из старых, привычных форм в гигантскую пробоину.

Поток накрыл меня, и я начал захлебываться терпким вкусом чернослива. Я принялся выгребать вверх, стараясь развернуться к потоку спиной, но со всех сторон била терпкая вода, и я перестал понимать, где находится верх, и лишь уворачивался, сдерживал дыхание и отбивался руками.

И тут я увидел их.