Читаем Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая полностью

КРУГЛОВ. Конечно, хотелось!.. Новые учебники, деревянный пахучий пенал, черный тугой глянцевый ранец, парты в классе – с крышками и вырезанными в столешнице углублениями под перо и чернильницу… О начальной школе у меня самые теплые воспоминания. «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой…» Яркое синее сентябрьское небо сквозь золото берез за окном, новые друзья… Первая моя оценка была – тогда ставили оценки в первом классе – тройка, чем я очень гордился.


ГОРАЛИК. По какому предмету?


КРУГЛОВ. Не помню, то ли по письму, то ли еще по чему-то. Я был очень разочарован тем, как хмуро мать это восприняла: «Что это такое, почему тройка?» А что, тройка хорошая оценка, не двойка же.

Помню на чтении, когда все сели, раскрыли буквари и стали послушно читать по слогам, я тоже стал читать по слогам. Моя первая учительница Нина Тихоновна, зная меня, сказала: «Сережа, читай нормально». И я стал читать нормально, потому что читал я к тому времени уже хорошо. Читал и дома много, часто – по три-пять книг одновременно, они валялись вокруг меня раскрытые на полу… Вообще читал всегда бессистемно совершенно, от детских книг до взрослой классики и всяких советских романов, типа «Кавалер золотой звезды» и «Десница великого мастера»… Элиас Канетти правильно заметил: «Без беспорядочного чтения нет поэта». Так и должно быть, наверное. Я до сих помню: мама где-то достала «Декамерон» Боккаччо, она принесла, но не стала читать, ушла на работу. Я с радостью начал читать и уже полкниги заглотил. И когда она пришла с работы, я стал делиться впечатлениями и был очень обижен, когда она у меня книгу отобрала и запретила читать, я лежал под кроватью и ревел от злости.

Книги… В пятом классе я одно время воровал книги в библиотеке. Причем делал это совершенно талантливо. У меня было полки две книг, которые были оттуда натасканы. Сейчас я понимаю, что библиотека вполне могла без них обойтись. Кто там читал, например, «Калевалу» издания 1950-х годов, увесистый том в ледериновой обложке, или какие-нибудь описания путешествий Кука или Лаперуза с вклеенными картами, такие издавал «Географгиз»!.. Эти книги пылились в поселковой библиотеке годами.


ГОРАЛИК. Я страшно хотела несколько раз украсть библиотечную книжку, строила планы, но так и не рискнула.


КРУГЛОВ. Я рискнул, ибо охота пуще неволи. Но один раз меня все-таки поймали. По моей же глупости. Это, конечно, была страшная трагедия для матери, и все такое. Потом уже, по прошествии лет, где-то я вычитал, что на Арабском Востоке кража книги не считалась преступлением, и на этом успокоился. Сам себя оправдал, потому что самооправдание всегда было моим любимым занятием. Только впоследствии уже, должно было пройти много всего, в последние годы жизни я понял, что самооправдание – вещь очень опасная.


ГОРАЛИК. Хочется вернуться к разговору про первый класс.


КРУГЛОВ. Да. Замечательная деревенская школа. Туалет типа сортир во дворе, гулкий спортзал с резиновым запахом мячей, изгнание с урока пения за то, что мы с другом дурачились и искажали песню про перепелочку…


ГОРАЛИК. Сколько человек было в классе? Вообще – как была тогда устроена деревенская школа?


КРУГЛОВ. В классе было, наверное, около двух десятков человек, не больше. В параллели было всего два класса, «А» и «Б», сам по себе поселок был небольшой. И школа, я так понимаю, образование давала неплохое. Конечно, сразу определились мои наклонности, то есть стало понятно, что я гуманитарий, который ни с какими точными науками не дружит. Причем я был гуманитарий довольно-таки ленивый, и если бы меня не понуждали старшие, то и в гуманитарных предметах бы отставал. Я помню, я очень долго страдал от того, что у меня не было даже своего почерка – тот почерк, который у меня был все основное время жизни, был скопирован с почерка моего товарища только в восьмом классе. Тому товарищу я страшно завидовал, он хорошо рисовал. Рисовал, кстати, и я с самого детства, никогда этому не учился, просто любил срисовывать рисунки из книг и рисовать свое. А систематически учиться чему-то мне всегда было страшно лень, я испытывал тоску.


ГОРАЛИК. Были же еще важные вещи в эти три первых школьных года (помимо учебы)? Друзья?


Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза