Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

ВЕДЕНЯПИН. Помните, я говорил, что принадлежу к людям, для которых самое главное время их жизни – это раннее детство. Ну а кроме того, почти все мои старшие родственники – а самые близкие буквально все – умерли: сначала бабушка, потом отец, потом няня, потом мама. Мы с сестрой часто говорили о прошлом, что-то вспоминали, и как-то раз она сказала: «Напиши что-то памяти родителей». И я подумал, что это было бы правильно. То, что это не должна быть многостраничная семейная сага, мне было понятно с самого начала, ну а как это будет выглядеть в частностях, да, честно говоря, и в целом, я не очень понимал. Так или иначе я решил попробовать и довольно быстро написал сколько-то там страниц. В предисловии к журнальной публикации отрывков из моей книги «Между шкафом и небом» я пишу следующее: «Представьте, что вы с приятелем гуляете по лесу и вдруг видите что-нибудь замечательное, например сноп лучей в конце просеки. Ваш спутник о чем-то увлеченно рассуждает, уставясь себе под ноги, а вам не терпится „поделиться“. Что вы сделаете? Скорее всего, просто укажете рукой и скажете: „Смотри“. Эта книга – что-то вроде такого киванья-тыканья. Записки (о том, чего, и тех, кого почти не осталось на свете), фотографии и стихи, в сущности, призваны исполнить одну и ту же роль стрелок-указателей. Куда и на что они указывают? А на что, „дивясь божественным природы красотам“, указываем мы, тыча пальцем в солнечное окно в раме берез, елок и сосен? Собственно, на эти солнечные лучи, березы, сосны и ели. Хочу ли я тем самым сказать, что комната в квартире 13 дома номер 19 по Ульяновской улице и собравшиеся в ней, допустим, 31 декабря 1963 года пять человек так же хороши, как этот лесной вид? Хочу. Во всяком случае, „конфигурация“ этих людей вместе с приютившим их пространством были таковы, что некий особенный свет приходил и стоял в этой комнате. Ольга, сестра (кажется, немного разочарованно), спросила, почему большая часть „воспоминаний“ не выходит за пределы первых десяти-двенадцати лет моей жизни. Наверное, это произошло по двум причинам. Первая: по-моему, „душа“ семьи помещалась в определенном „теле“, состоявшем из вполне конкретных людей, особым и тоже вполне конкретным образом связанных между собой и с окружавшим их не менее конкретным местом-пространством. Переезд в новую квартиру и расставание с бабой Нюрой все очень сильно нарушили. А в 1973 году, после смерти бабы Ани, семьи, о которой я пытаюсь рассказать, не стало. Вторая причина заключается в том, что я и вправду старался, насколько возможно, держаться той, „детской“ памяти, свободной от посторонних вещей (вроде чужих – а еще хуже, моих собственных – толкований), заставляющих говорить слова там, где следовало бы ограничиться простым кивком».

Книжка была опубликована издательством «Текст» и – к моему искреннему удивлению – признана лучшей поэтической книгой года по результатам голосования нашего славного писательского содружества, и мне была присуждена за нее главная премия «Московский счет». Это было неожиданно и радостно в первую очередь именно потому, что герои этой книги – мои ближайшие родственники, и я понимаю, что им было бы приятно. А на следующий год в «Новом издательстве» вышла моя новая поэтическая книжка «Что значит луч». В этой книге, хоть я и включил туда несколько стихотворений из прежних книг, в основном собраны стихи, написанные с 2002 по 2009 год, то есть, по моей внутренней классификации, стихи третьего этапа. Мне кажется, это действительно получилась новая книжка, не похожая на предыдущую.

ГОРАЛИК. Вы все время звучите как человек, который постоянно требует от себя нового. Это так – или это мои проекции?

ВЕДЕНЯПИН. Нет, не проекции. Ну что я буду вам объяснять, что нет ничего грустнее для стихотворца (любого художника), чем инерция и повторы. Вы прекрасно понимаете, как важно чувствовать, что ты – хотя бы только для себя одного – делаешь что-то новое, чего ты еще не делал. Не говоря уже о том, что, если у художника и есть какие-то задачи – то одна из них – это слушать время и воздух, воспринимать происходящие вот сейчас перемены. И мне кажется, я не уклоняюсь от этой задачи. Между тем в ряде статей и устных высказываний обо мне довольно часто сквозит такой, честно сказать, жутко раздражающий меня мотив, что я этакий приверженец классической традиции, обязательно упоминается моя любовь к силлаботонике и прочие приметы законченного консерватора. В общем, похвалы мне часто звучат примерно так: хоть он и остается верен силлаботонике, стихи у него все-таки современные. Кстати сказать, последние лет пять я то и дело пишу верлибры. Да и регулярные размеры плохо соблюдаю. И рифмую неправильно. Я не оправдываюсь. Мои стихи несовершенны, я не спорю, но силлаботоника (к которой, грешен, действительно отношусь тепло и время от времени прибегаю) и классическая традиция, как бы ее ни понимать, тут совершенно ни при чем.

ГОРАЛИК. Вот мы подобрались к концу 2000-х.