Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

Ну а вторая легенда семейная – это про линию дворянскую (третья линия была крестьянская, из нее легенд не выросло, что неудивительно: люди проще смотрели на жизнь и биографические глупости не собирали). Так вот вторая легенда была про колдуна и рассказана была моим папой, а ему – его мамой или бабушкой. Где-то там, скорее всего, это было в срединной России, жил колдун, который был известен на всю эту окрестность. Возможно, даже достаточно широко был известен. Так вот – к нему и поехал кто-то из моей давней родни. Какая-то прапрабабка и не одна, а с приятелями и, возможно, женихом. Они гнали на лошадях большой компанией. Скорее всего, мужчины были подшофе, женщины были возбуждены наличием мужчин подшофе, и все были молоды, и все решили к этому колдуну заехать. Они к нему завернули, вылезли из саней, и толпились в какой-то темной горнице, и, наверное, хохотали, так как были, как и вся молодежь, очень смешливы. Вышел обещанный колдун (скорее всего, никаких реальных сверхъестественных сил у него не было), мрачный дядька вроде Распутина, только мелкого калибра. Что-то стал говорить. Наводить темный смысл (вот как я прям сейчас), что-то, наверное, предсказывать. И они держались из последних сил, давились смехом, но прыснули в самый неподходящий момент, среди какого-то его ритуала или предсказания. Он ничего не сделал, он просто прекратил делать то, что он делал (я почему-то это вижу так: закрыл книгу, убрал ее), и сказал: «Убирайтесь». А потом добавил: «Но вы меня еще вспомните».

А уже от стыда и неловкости ситуации, а также от переизбытка жизненных юношеских сил они уже, смеясь во все горло, гурьбой вывалились с этого двора, сели в кибитки и отправились обратно. И вдруг лошадей понесло. Их понесло так, что там даже кто-то погиб. И эта история мне тоже нравится – наверное, тем, что любое слово (даже если ты только думаешь, что ты колдун и морочишь людям головы, сидя на своем хуторе) может сбыться, если произнести его с достаточной силой, мстительностью или любовью.

Ну а третья история – это совсем не легенда, а реальный урок. Когда умерла моя бабушка, Александра Васильевна Александрова, по материнской линии, которая была сложным и трудным человеком и умела обидеть, как никто, я почувствовал сильную боль. Это было странно тем, что я всегда держался в стороне от нее и, кажется, не очень ее любил. Но когда ее парализовало, я больше всех приезжал к ней в больницу, переодевал, выносил судно, нанимал сиделку, а когда она умерла и ее сожгли – я ее один и похоронил, провезя все, что от нее осталось, в пластиковой урне через всю Москву – от крематория до Преображенки. (Было лето, все разъехались, а сестра не могла, у нее был маленький ребенок, но главное даже не это: я сам не хотел ни с кем делить это событие. Я хотел ее похоронить один. Для меня это было важно.)

Почему так случилось, я не знаю. Но я пережил много смертей (как раз в период, когда бабушка лежала в больнице, я вынужден был поехать на девять дней моего более чем близкого когда-то человека, который кончил жизнь самоубийством, а было ему всего 23–24 года). А до этого, когда мне было шесть, умерла моя мама. За два года до смерти этой бабушки умерла моя 98-летняя прабабушка, которая воспитывала меня до 18 лет. То есть смерть как таковая – не была для меня ни шоком, ни чем-то первый раз испытанным. Она даже травмой не всегда бывает. Я вообще часто – когда получаю известие о смерти близкого человека – испытываю не боль, а какое-то торжество. Это сложно объяснить, но это как первый снег. Похожее чувство я испытываю, когда выпадает первый снег. В ноябре, когда не слякотно, а сухо и стынь стоит.

Потом уже, понятно, приходят всякие другие чувства, но самое первое – именно чувство торжества: типа «свершилось». Как будто свет бьет. И много крыш вокруг в снегу.

Так вот бабушка моя, Александра Васильевна Александрова, была профессором. И занималась она проблемами туберкулеза. Она даже выпустила книгу в советское время, очень ценимую специалистами. И жила она не как мы и не как большинство советских семей – жила она хорошо. Потом уже наступила перестройка, все посыпалось, но и тогда она была спокойной и жила, как хотела. И вот когда она умерла – я получил ее квартиру в наследство и стал собираться, чтобы перевезти свои вещи и жить уже там, причем до этого я снимал квартиру на Бабушкинской, чтоб не жить с родителями. И тут случилась показательная вещь, меня потом нагнавшая.

Надо сказать, что я мало что берегу. И люблю все выбрасывать.

И когда бабушка умерла и я переезжал к ней, я, как обычно, стал уничтожать вещи. Я случайно выбросил нужный свитер, свой страховой медицинский полис, чуть не выбросил паспорт, уничтожил черновики и письма. Я ехал с очень малым количеством вещей, и у меня был зуд – зуд любопытства, смешанного с чувством утраты и надеждой эту утрату хоть как-то залечить, склеить. Склеить слюной любопытства.