Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

Когда мне было уже лет тридцать пять, я смотрел фильм «Искусственный разум» Спилберга. Я помню, уже живу в унаследованной квартире, у меня уже есть поэтическая слава, есть то и есть другое, у меня уже масса проблем, которых, как мне кажется, врагу не пожелаешь, случилась, у меня есть сила и прочее – то есть мне кажется, что я уже огонь и воду прошел. Я смотрю этот фильм, он снят очень хорошо, но меня ужасно раздражает своим американским, трудно объяснимым чувством очевидности. Там все слишком выпрямлено, как в комиксе. Я смотрю, я смотрю, а он еще бесконечно длинный, и поэтому он длится и длится. Я смотрю и бешусь: эх, вы, целлулоидные американцы, как же вам не скучно? А сюжет там – если помните – про мальчика, робота, от которого отказались: сначала запустили программу любви (а ему теперь навеки шесть лет), а потом отказались. Выбросили, как ненужную уже стиральную машину нового поколения, и вот он путешествует. И пока он путешествует в поисках мамы, которая от него отказалась, мир меняется, он сам проваливается на дно океана и лежит там миллионы лет, и все умирают, а он все твердит какую-то свою сиротскую галиматью.

И вот я лежу, смотрю весь этот американский фильм, бешусь, пью – и наступает момент, когда будущие разумные существа откапывают этого маленького мальчика-робота и спрашивают, что он хочет. А все уже миллионы лет как умерли, и мира того уже нет, только пепел и прах, и пыль. А он говорит: «Я хочу увидеть свою маму».

И тут случается ужасное. Я только что злившийся на всю эту богадельню поддельную, начинаю рыдать так сильно, как не думал, что могу. И одновременно я рыдаю и удивляюсь. Если бы я смотрел в ожидании развязки, катарсиса, в предвкушении – то все бы как раз понятно было, а то ведь меня просто бесило все. Я не помню, когда это щелкнуло, но оно щелкнуло. И тогда я понял, что это никуда не уходит. До этого был уже знак, который я мог воспринять как знак, но не воспринял. Я про Толстого, когда я прочитал в его дневниках, что, когда ему было 80 лет, ему приснилась мама, и он закричал во сне, и плача проснулся. И он, как всегда со своим морализаторством, стал искать какое-то объяснение: это не мама, это абсолют, это он разнежился просто. Так вот – это не абсолют. Это горечь сиротства. И очень грустно, что это навсегда. Человек очень глупо устроен.

Ну и про Спилберга: я с большим интересом через полгода, уже совершенно другими глазами, сел смотреть этот фильм. Я его посмотрел, и в конце я опять начал плакать. Это было странно, потому что я не принадлежу к истерическому типу. Прошло еще полгода. А тогда появился в моей жизни человек, действительно близкий, у него очень сложная судьба. Он маленький и очень сильный, ему тридцать лет, а выглядит, как мальчик. Наступил третий момент просмотра. Уже мама у меня ничего не вызывает, но как только я вижу этого мальчика и досматриваю до момента «мама, мама», я начинаю рыдать от сиротства этого мальчика, чужого друга. И вдруг я понял: если фильм может три раза вызывать у меня совершенно разные эмоции, то это хороший фильм.