Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

Маме с детьми пришлось очень тяжело – они прошли всю эмигрантскую дорогу без купюр, через Вену, Италию, гостиницу в Нью-Йорке с тараканами и блохами, при полном отсутствии денег. Родители долго не могли найти работу, а найдя, часто ее теряли. Мой самый младший брат, который в животе летал в Чумикан, а теперь живет на юге Франции, в Монпелье, посчитал, что пока он жил в Америке, семья переезжала 12 раз. У всех моих братьев и сестер обостренное чувство семьи и дома, и дом этот – конечно, квартира бабушки с дедушкой, где они жили последние два года перед отъездом и куда бесконечно возвращаются. Через шесть лет после отъезда, кончив школу, в Москву вернулась Оля, а потом – Юля. Я долго была убеждена, что платить такую цену за то, чтобы дети выучили английский как родной, не нужно было. Но сейчас понятно, что американский паспорт – тоже немалое приобретение. И еще я сейчас понимаю, что взрослым гораздо труднее принимать решения.

Я кончила десятый класс и поступила на филфак Московского университета уже живя без мамы, с бабушкой и дедушкой.

Это было лучшее время в моей жизни. Не потому, что филфак оправдал мои надежды и я начала учиться тому, чему всегда хотела. Просто было твердое ощущение, что я наконец оказалась на своем месте. Когда я только закончила филфак, мне казалось, что я не научилась ничему. Но это неправда. Я открыла английскую литературу, я узнала совсем другую русскую поэзию – Кенжеева, Кибирова, Пригова, Волохонского; читала в оригинале Шекспира, Роберта Браунинга, Т. С. Элиота. Полюбила современную английскую прозу. Познакомилась с Мишей Гронасом и его стихами, с Псоем. В университете начались совсем другие собственные тексты – минимально личные, они приобрели качество, которого у меня отродясь не было в стихах – самоиронию. Но главное – это было время, когда меня оставили в покое. Не было школы с ее нелепыми требованиями, страна начала трезветь и перестала вести себя как большая советская школа. Университет стал таким курсом витаминных инъекций, несмотря на положенные несчастные влюбленности и разочарования. Чтение, пьянство, новые люди, ощущение собственной молодости и неподражаемости были прекрасны и незаменимы.

А потом я вышла замуж. Это произошло довольно стремительно. Сначала я познакомилась с друзьями моего будущего мужа, молодыми кинематографистами, так скажем. Женя в это время был в Штатах, куда уехал, не собираясь возвращаться. Потом он приехал в Москву в гости, и наш общий друг Петя привез его ко мне. У другого нашего друга, где Женя жил, в туалете лежала газета «Гуманитарный фонд» с моей фотографией и стихами. Ему сказали – хочешь, познакомим? Они приехали поздним вечером, я очень медленно выползла навстречу, наголо обритая, с сигаретой. Что-то мы начали обсуждать высокое, и, даже не помню, в связи с чем, я заявила, что автор мертв. Женя сказал: «Ага, девушки читают Барта», а я подумала: ого!

А через пару недель случайно образовалась поездка в Питер – наш друг Сережа Осипьян, английская девушка Дейзи прекрасная (тогда Москва кишела прекрасными иностранцами) и Женя. Им нужен был четвертый в купе, и они позвали меня. Я быстро согласилась, и мы поехали.(Помню, что продала свой ваучер старушке у метро, чтобы купить билет.) И в Питере договорились пожениться. На этом та жизнь кончилась и началась другая.

После университета уже никого никуда не распределяли. Закончил институт – все.

Это был 1994 год. Я поступила в аспирантуру, сдавала экзамены очень глубоко беременная. Я их сдала, но потом вылетела из аспирантуры довольно быстро.

Несколько лет я пыталась выращивание не самого простого первого ребенка совместить то с французским колледжем, то с изучением японского языка, то еще с чем-то, но голова работала плохо. Сложно было не то что оставить его и выйти из дома, как включиться во что-то другое.

На самом деле, я еще не совсем разобралась с этим моментом в своей жизни. Когда мне было ближе к тридцати годам, у меня была теория, что вообще не надо было выходить замуж и рожать детей рано, что это просто так совпало. Это было чудовищно дурацкое время. Не начало 1990-х, а вот 1994–1995–1996 – отвратительное. Когда совсем некуда было себя применить. Что-то, конечно, начиналось, или даже скорее начинало начинаться – например, Лента. ру, еще что-то, но было еще – по крайней мере со стороны, по крайней мере с той, с которой я смотрела на это, – совсем не похоже на интересный, вдохновляющий, настоящий труд в компании единомышленников… Мне хотелось начать что-то свое с нуля, что-то невероятно крутое, какой-то проект, который, как мы сейчас видим, похож на то, что происходит, лопается, начинается заново сейчас. А тогда был какой-то полнейший вакуум… Нам просто не повезло – нам было 20–25 в тот момент, когда себя было абсолютно некуда деть.