Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

Забегая вперед скажу, что мы продали эту дачу, прожив там 12 лет. Это ужасно было тяжело, мы до сих пор до конца не сумели этого пережить. Но тем не менее испытали колоссальное облегчение. И чудовищные муки – она мне снится до сих пор. Ощущение было, особенно первые месяцы, даже пару лет, как будто я пожилого родственника сдала в дом престарелых и не могу к нему приехать. Это правда, потому что я ни разу с тех пор там не была. Еще не все увезенные оттуда бумаги разобраны, несмотря на то что это было шесть лет назад. Недавно я нашла свой тогдашний дневник, наверное, 1999–2000 года. Петя был маленький, но уже ходил. И обнаружила, что была, может быть, чуть-чуть поумнее, чем я себе вспоминаю. Я честно старалась все это полюбить, потому что понимала, что деваться мне некуда. Потому что иногда мне кажется, что я просто все время старалась куда-то убежать от того, что со мной происходит. А на самом деле я очень думала про дом и про детей думала, и писала про них точно то, что вижу в них сейчас. Но было, конечно, невозможно трудно. Самым трудным было осознание, что не со всем можно справиться, не всегда можно взять себя в руки и все успеть одновременно, ничем не пожертвовав. Я-то раньше была уверена, что можно и написать все, что важно, и вырастить детей. И все это могу сделать я. Но каждый день, каждый месяц, каждый год меня убеждал в том, что нет, это невозможно, ты можешь только стараться изо всех сил, но совершенно не факт, что ты стараешься в том направлении, в котором нужно. Ты никогда этого не знаешь. Это, как ни странно, приходит только с годами. Понимание правильности или неправильности направления.

Разница между старшими детьми три с половиной года.

Когда появился второй, в каком-то смысле стало гораздо легче, потому что не было такой фиксации на одном ребенке, отпустило. Потому что когда у тебя один ребенок, ты понимаешь, что он такой, какой есть, другого не дано и надо смириться. А так легче, потому что что-то хорошее в одном, что-то в другом. И потом с бытовой точки зрения легче – неважно, дерутся они или дружно играют вместе, но они больше заняты друг другом, чем своими родителями. Они уже не хотят, чтобы родители были сразу всем, друзьями и врагами, каждую минуту.

С текстами все было очень плохо. Нормальные тексты стали появляться в две тысячи, мне кажется, третьем-четвертом, когда это все было как-то переварено, потому что до этого мне было непонятно, про что писать. Очень помогло с точки зрения текстов ОГИ – как ничто вообще. То есть я думаю, что мне могло бы помочь что-то другое наверняка, если бы не то мерзкое время, если бы я не осталась в каком-то смысле без референтной группы. Не то чтобы без друзей – самые близкие друзья никуда не девались (в этом смысле мне всегда очень везло), но они переживали в тот момент примерно то же самое, что и я. Они в тот момент не были теми людьми, с которыми можно было говорить про тексты, это уж точно. У всех наступил период нелегкой адаптации к взрослой жизни. Для меня самыми важными оказались две вещи. С одной стороны, было очень важно в смысле аудитории, что появился «Проект ОГИ», где можно было это читать людям, которые как бы как ты, но они с тобой не связаны бесконечным количеством лишнего знания друг о друге, похожие на чужих. До ОГИ этого не было совсем. Этого даже в университете, конечно, не было, потому что не было таких площадок. Мы пытались их как-то симулировать, собирать чтения домашние, но этого все равно было недостаточно. Тут нужен был как бы элемент рамки, особенно если ты пишешь очень личные вещи. И он возник. Это было важно и для написания текстов, но не в первую очередь – важнее было уже написанное протестировать на публике. А что касается написания текстов, ужасно было важно для меня то, как я работала на радио, потому что я только тогда научилась редактировать свои тексты.

Я пришла на «Свободу» в 2002 году.