Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

Тогда я поняла, что мне нужна нормальная работа. Чем может заниматься человек после филфака? Переводами. Переводов как-то не находилось. Редактуру почему-то я не рассматривала. Было мне понятно, что надо заниматься журналистикой. Но писать про литературу я не хотела, потому что чувствовала, во-первых, что я мало знаю, а во-вторых, просто не могла читать в том объеме, в котором нужно. Это с одной стороны. С другой стороны – мне не хотелось зарабатывать тем, что слишком близко к тому, что я делаю по внутренней необходимости. Мне казалось, что это должно быть отдельно. То есть либо преподавание, либо журналистика, а журналистика – желательно не связанная с литературой. Я пробовалась на BBC, куда меня не взяли. Мы с Ильей Кукулиным там встретились. И не помню даже, были ли мы знакомы тогда, может быть так, шапочно. Это было какое-то большое тестирование в «Рэдиссоне» в конце 1990-х – они тогда набирали таким широким тралом. Нас не взяли. Потом я пробовала «Голос Америки». Русское бюро было совершенно загнивающее, было неинтересно и бессмысленно, непонятно, что там было делать. Ну и следующим номером была, естественно, «Свобода». Я просто у всех спрашивала, и кто там работал, мне сказали: вроде нужны люди в новости. Я пришла. И осталась там в этих новостях. Это был невероятный опыт. Со стороны он может показаться довольно необязательным. Как это обычно бывает на радио, там сразу началась смена начальства, дурацкие интриги, когда тебе то и дело нужно было демонстрировать свою лояльность, чего я делать не умею, выбирать стороны. В общем, чушь полная. Но в смысле дисциплины обращения с любым текстом это был абсолютно незаменимый опыт.

Это очень просто. Ты делаешь из всей информации, которую ты очень быстро собираешь из разных источников, новость из трех абзацев, и тебе там нужно сказать все главное. Именно тогда я впервые начала редактировать по-настоящему свои поэтические тексты.

Эти тексты в основном вошли в книжку, вышедшую в 2007-м. Скажем так, зеленая книжка, которая до этого («Амур и др.», 2001), это, условно, тексты имени ОГИ, белая («Стихи про доброго барина…», 1994) – имени филфака, а серая книжка – это тексты, тоже очень условно, имени радио. Начиная с радио и дальше. На «Свободе» я была, наверное, с перерывами года три-четыре. Я там как-то сложно существовала – ушла, потом вернулась и ушла в декрет, и оттуда уже не вернулась. Это в третий декрет. На радио я занималась только новостями. Желание делать что-то другое было, но мне никто этого не предлагал. Там было очень жесткое разделение. Новости были совершенно отдельные, негры в значительной степени, но поскольку «Свобода» – это специальное место, там негры попадались самые разные, самых разных цветов, из самых разных времен по обе стороны, и в Москве, и в Праге. В какой-то момент новостники вели большую часовую программу, это было очень интересно. Интересен был прямой эфир, в котором можно не только зачитать новости по бумажке и вставить «Вы слушаете „Радио Свобода“»; интересно собирать программу. Я ушла со «Свободы» окончательно, когда часть новостников отстранили от ведения больших программ, и я попала в их число. Мне стало понятно, что ничего больше не будет. Можно было просто работать в новостях бесконечно. И есть люди, которые так и делают. Если бы там платили в два раза больше, я бы обдумала, наверное, возможность еще так поработать, хотя и в этом не уверена, потому что я уже сделала то, что мне важно было для себя там. А дальше это уже не имело смысла. Я бы с удовольствием занималась чем-то другим на радио, но не там.

В период, когда я работала на «Свободе», во всем остальном у меня был чудовищный кризис. Может быть, я что-то потом еще вспомню, но сейчас ничего хорошего про это время я вспомнить не могу. Это было вокруг 30 лет, и, наверное, это было то, что называют кризисом тридцатилетия. Я все время думала о смерти, о том, кем я никогда уже не стану, о том, что я сделала зря. Такая очень структурированная работа – это, пожалуй, было главное хорошее.

Отпустило меня только тогда, когда пришлось отвлечься – когда родился Саня, который вообще был не очень жилец. Это был прекрасный опыт, я очень ему благодарна. Круче, чем в больнице с Саней, не было в жизни никогда.

Сереже было тогда 12, Пете почти восемь.

Саня очень крутой. Он всем сделал смысл жизни, скажем так. То есть все сразу стало легко и понятно. Просто для начала все его страшно полюбили. Он и сейчас всех склеивает, строит, организует. Это, конечно, большая нам помощь со всех точек зрения.