Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

Пока он был в реанимации, происходили всякие неприятные вещи. При такой атрезии, как у него, может быть два решения: пластика или анастомоз, сшивание двух частей. Наши боевые врачи выбрали второе. Сане две разорванные, очень разные по диаметру (верхняя нормальная, нижняя тонкая как ниточка) части пищевода сшили с натяжением. Был огромный риск, что все разойдется. Поначалу все было хорошо, и его начали кормить. Но вскоре стало ясно, что в шве дырка. С кормления сняли, поставили энтеростому и стали вводить питание сразу в желудок, продолжая держать на ИВЛ в реанимации. Пищу он стал усваивать почти сразу, через десять дней окончательно задышал без аппарата и был отпущен в отделение новорожденной хирургии.

Дальше мы жили так: утром я туда приезжала, в 9 вечера я оттуда уезжала. А в этот момент мальчики старшие не очень хорошо себя вели и не очень хорошо, видимо, себя чувствовали.

Он родился 22 января, а домой мы вернулись 4 апреля. За это время событий было на целую жизнь. В конце февраля наше отделение закрылось на мойку и нас отправили в другую больницу, в отделение для недоношенных, нехирургическое, где было очень хорошо и спокойно, как будто в тыл нас вернули с передовой, и появилась надежда. Он начал съедать через рот какое-то количество еды, даже взял грудь – у меня было полно молока, но весь месяц до того я все сцеживала и что сохраняла, отдавала соседке. С такими детьми главная задача – чтобы не утратили сосательный и глотательный рефлексы, чтобы пища свободно проходила в желудок через место анастомоза (с первых дней в хирургии я каждую свободную минуту, когда не надо было заливать еду через зонд, тащить Саню в соседний корпус на рентген или мыть пол, запихивала Сане в рот соску, чтобы знал, как сосать). Процент возникновения спаек и стеноза анастомоза при таких операциях крайне высок, и Саня попал в эту статистику. В месте операции диаметр пищевода у него был меньше миллиметра. Перед тем, как вернуться обратно на фронт, в Филатовскую, Саня стал отрыгивать все, что съедал ртом. И вот тогда, на условно третьем этапе, начался самый ужас. Врачи сказали, что у него дефект – очень сильный рефлюкс, и что ему надо поставить манжетку. Есть такая операция – на границе желудка и пищевода ребенку ставят манжетку из его же тканей. Это необходимо, чтобы еда, поступающая через пищевод, не отрыгивалась вся. Операция прошла хорошо, но у него был, видимо, такой сильный отек послеоперационный, что он вообще перестал глотать слюну. У него и так там было узко в месте, где сшито, а тут, видимо, от отека просвет совсем закрылся. На сей раз его очень быстро вернули в отделение из реанимации, уже понимая, что у него вменяемая мать. Это очень смешно, что они смотрят: если вменяемая мать, сможет ухаживать, то быстро возвращают и ты там уже фигачишь. Каждые 15 минут ему нужно было отсасывать слюну, потому что он вообще не мог ее глотать и начинал синеть и задыхаться, а слюна пеной лезла изо рта и носа. Мы отсасывали ее слюноотсосом. А на ночь там нельзя было оставаться ни под каким предлогом. И это было тревожно, потому что вдруг сестра уйдет пить чай или смотреть телевизор, когда родителей уже нет, в этот момент что-нибудь случится, и никто потом ничего не докажет. Я там видела, как матери умерших детей общались даже с самыми прекрасными врачами. Врачи тут же начинали обороняться, давить терминами: а у вас был стафилококк, а у вас было вот это. Тоже можно понять. То есть не прикопаешься ни к кому. Но было ясно, что это отговорки: анализы у всех этих были то и дело жуткие, у Сани временами сильно падал гемоглобин и кислород в крови, ему несколько раз переливали кровь. Но кто из детей выберется, а кто нет, зависело от чего-то другого. Я не верю в мистику – скорее всего, эту волю к жизни, которой у одних было достаточно, а другим не хватало, тоже можно выразить какой-то биохимической формулой, ее просто никто еще не вывел. То есть и у тех, кто там выжил, было более чем достаточно серьезных причин, чтобы умереть. Просто одни умирали, а другие нет. Я твердо знала, что если мой ребенок не выживет, я не буду ни в чем обвинять врачей – я же видела, что они делали все возможное, рисковали, но не теряли голову, загорались и отчаивались, но никогда не сдавались. Моментально реагировали на любое изменение состояния больных, умели быстро перестроить всю схему лечения, не считали для себя зазорным просить совета коллег. И очень уважали друг друга, этих непрезентабельных детей и их родителей. Поэтому когда после третьей операции Саня стал терять силы, откровенно сдавать, и врач в ответ на мои вопросы в один прекрасный день начала произносить уже не раз мною слышанное «А что вы хотите? Стафилококк, синегнойка…» – мне стало, конечно, страшно, я понимала, к чему такие разговоры, но не только. Еще было чуть-чуть обидно, что она не поняла – я никогда не стану ее ни в чем обвинять.