Я помню, как читала у Лидии Чуковской про детскую редакцию Маршака в Ленинграде и думала: вот такая должна быть работа, если уж делаешь не свое собственное, а становишься частью. Я испытывала зависть примерно такую же, как когда читала школьницей про Царскосельский лицей у Тынянова – понимая, что ничего подобного со мной произойти не может. Corpus это опроверг. Он нашелся и стал идеальной работой, когда я уже совсем этого не ждала, и в том, в чем я от него этого не могла ждать.
Я давно уже перестала лениться, у меня не получается, но это совершенно не отменяет того, что я понимаю, что не делаю того, что я должна делать. Мне пришлось смириться с тем, что сама себе я не могу построить такую идеальную сетку, чтобы моя голова была задействована в той степени, в которой она должна быть задействована, – все равно нужен какой-то внешний регламент. Corpus стал этим регламентом.
Мой дедушка всегда мне говорил: чем больше дел, тем больше успеваешь. И это правда. Маневренность вообще-то увеличивается все-таки. С годами начинаешь собой управлять получше.
Вместе с этим есть и другая правда – что всего успеть нельзя, и когда ты набираешь себе этот миллион дел, нужно понимать, что какие-то точно никогда не сделаешь или не сделаешь сейчас. И никогда не выстроишь их в правильном порядке. Иногда, как ни странно, нужно просто подождать, пока придет время доделать что-то крайне важное, и этот момент не пропустишь.
Дедушка очень быстро умер от рака. В марте 2013-го я ездила на Каширку в больницу к старшему сыну, и ориентиром в моем маршруте был онкоцентр. Я не подозревала, что через два месяца нам придется пройти его вдоль и поперек и это будет последний раз, когда дедушка столько пройдет ногами.
Теперь в каком-то смысле понятнее, с чего начинать. Раньше была избыточность первоочередных дел, из них трудно было выбрать – стихи, проза, перечитать всю английскую литературу, выучить иврит, доучить французский. И это все было срочно, сейчас. Сейчас мне понятно, что важнее всего доделать книжку про семью, которую писать еще толком не начала, но кое-какие записи сделала – записала на диктофон дедушку, бабушку, бабушкиного брата; иногда – не в самые последние годы, но не так давно, – приходя к бабушке с дедушкой в гости, успевала просто записать, что происходит, их неповторимые диалоги. Есть видеозаписи, сделанные мемориальцами и Николя Милетичем, аудиозапись Марека Радзивона. Работать с этим было невозможно и пока дедушка был жив, и сразу после, но теперь, пока я что-то помню еще вдобавок к тому, что записано, конечно, это нужно делать в первую очередь. И это меня немножко освобождает в смысле поисков толчков для производства поэтических текстов, про которые я всегда чувствую, что это – то, что я должна, потому что умею лучше всех и не имею права не сделать, и у меня здесь нет никаких проблем с недооценкой и переоценкой. Я понимаю, что если мне нужно делать эту книжку, то я буду писать стихи вместе с этим.
Есть всего одно стихотворение, прямо посвященное деду, написанное через год после его смерти. Не в полной мере стихотворение, а такой для внутреннего пользования плач. Но тут я бы им поделилась.
Иван Ахметьев
(При участии Татьяны Нешумовой)
ГОРАЛИК. Расскажите, пожалуйста, про вашу семью до вас.