Частный сыск

Они и представить себе не могут, скажем, банду Юма, которая убила нескольких человек, убила жестоко и бездушно. И даже без особой надобности, просто так — ради потехи. Это был первый Наташин процесс, когда она потребовала для людей смерти. Да, она мучилась тогда, просто терзалась, ходила к священникам. Но теперь она даже не сомневалась: этим выродкам не место среди людей. А потом были еще процессы, страшные, кровавые подробности, трупы, кровь, издевательства… Да, она требовала высшей меры. Да, она считает, что для России миг всеобщего прощения еще не настал.

В коридорах стало пусто. Конгресс торжественно открывался, а Наташа быстро писала в блокноте о том, что смертная казнь — последняя грань, которая может остановить убийц. Что это единственная возможность очистить страну от подонков, воплотить в жизнь евангельскую заповедь о том, что каждому воздастся.

— Госпожа Клюефф! — вылетел в коридор распорядитель. — Вы где? Вас ждут. Через пять минут ваш доклад.

— Перед смертью не надышишься, — обреченно сказала Наташа по-русски. Встала и вошла в переполненный зал.

Распорядитель проводил ее в первый ряд, помчался в президиум, что-то горячо зашептал Колтановакер.

— Господа, — встала профессор, — чтобы наш конгресс имел твердую и реальную почву, чтобы мы не копались в мелочах и судебных закорючках, я предлагаю сразу перейти к главной нашей теме — проблеме смертной казни. Я приглашаю сюда госпожу Клюеву из России. Она практикующий юрист — прокурор. Кроме того, имеет научное звание — кандидат. Честно говоря, не знаю, как его перевести. Что-то вроде — почти доктор, почти профессор. В России к научным званиям относятся очень бережно. Прошу вас, госпожа Клюева.

Наташа встала и вышла к трибуне. Зал впился в нее ожидающими взглядами. Нет, Наташа не робела… Куда тяжелее выступать в процессах, там взгляды посерьезнее.

— Стало хорошим тоном, — сказала она, — начинать доклады с доброй шутки или анекдота. Мол, все это слова, слова, слова. Жизнь, дескать, серьезнее наших докладов. Но я что-то не настроена шутить. Потому что серьезнее жизни — смерть. А именно о ней я и собираюсь говорить.

Наташа знала, что такое патетическое начало создаст напряжение в зале. Но именно этого и добивалась. Ей хотелось взорвать эту профессорскую сытость, это европейски-американское всезнайство. Ей хотелось, чтобы эти люди наконец поняли: Россия еще не прожила в демократии и пяти лет. У нее не было мучительного пути к человеческому достоинству, она пока что пытается элементарно нажраться колбасы, накупить шмоток, обставить свое убогое жилище, хоть как-то выучить детей. Россия вышла на большую дорогу. А на большой дороге — кто с молитвой, кто с делом, а кто и с кистенем. И законы на большой дороге суровые. Разве американцы не вешали по своим маленьким городкам в начале даже нашего века не убийц, нет, конокрадов, разве англичане не рубили головы, не говоря уж о французах.

Нет, они все забыли, эти абстрактные гуманисты.

Наташа привела страшную статистику особо опасных преступлений по России только за последний год, описала общую криминогенную обстановку, рассказала несколько эпизодов из собственной практики. Зал слушал в напряженном молчании. Собравшиеся понимали, к чему она клонит, поэтому ее аргументы как бы пролетали мимо их ушей.

— Нет, я не намерена шутить сегодня, — сказала Наташа, закрывая блокнот. — Нам сегодня очень тяжело. Но и плакать я не стану. Россия вырвется. Не сразу, не завтра, но вырвется. Я очень надеюсь на вашу помощь, господа. Благодарю.

И она стала спускаться со сцены.

Зал, готовый взорваться негодованием, растерянно молчал.

— Простите, госпожа Клюева, — вскочила профессор Колтановакер, — но из вашего выступления мы так и не поняли: вы «за» смертную казнь или «против»?

— Я?… — остановилась Наташа. — Я — «против».

Это вылетело неожиданно даже для самой Наташи. Это была первая мысль. Это была совсем не та мысль, которую она готовилась донести конгрессу. Но она вдруг поняла, что не оговорилась. Что именно этого она хочет для России.

Раздались робкие аплодисменты, которые, как когда-то говорилось в официальных докладах, переросли в овацию.

— Но позвольте, нам представляли вас как ярого поборника смертной казни. Вы что, изменили свою точку зрения? Как это может быть? — не отставала Колтановакер.

— Достоевский когда-то выразился в том смысле, что человек, на протяжении жизни ни разу не изменивший своих убеждений, безнравственен, — мягко улыбнулась Наташа.

Она спустилась в зал. Кто-то жал ей руки, кто-то спрашивал, где можно приобрести ее книги, кто-то интересовался журнальными публикациями. Какая-то расфуфыренная дама представилась корреспондентом Си-Эн-Эн и стала договариваться об интервью.

Но Наташа даму не слушала, потому что после объявления Колтановакер: «Слово имеет почетный гость конгресса профессор Эжен Леру», — к трибуне выбежал… Леринг.

Сказать, что Наташа удивилась, будет явным преуменьшением. Она была в шоке.