Частный сыск

В зимней Москве уже стемнело, с черного неба сыпался слякотный снежок. Наверное, они ехали по скользкой мостовой (грузовик иногда мягко поводило в сторону), наверное, где-то совсем рядом шли себе спокойно люди, свободные люди, которые ничегошеньки не знали о тюремной жизни (как странно…), и завлекающе светились магазинные витрины. Наверное, водитель специально выбрал не самый близкий путь, делал большой крюк по узеньким, малозапруженным транспортом улочкам. Наверное, они сейчас где-то в районе Разгуляя, а может, уже вывернули на Почтовую, уже почти, еще чуть-чуть.

Сирена смолкла. Вот и металлический лязг — ворота медленно откатываются в сторону. Приехали.

Сейчас десять секунд по прямой, затем поворот направо, еще семь секунд — и стоп, станция конечная. И вдруг… Нет, этого не может быть… Откуда этому звуку взяться в тюрьме? Нет-нет, это галлюцинации. Но в следующую секунду звук повторился. Нежный «фырк»… Так может разговаривать только кобылка. Жеребцы говорят по-иному, с другими интонациями, с другим придыханием, более требовательно, что-то вроде «И-и-ихм!». А тут — «фырк». Конечно же это женщина… И быть может, будущая мать, уж очень надрывный и жалобный у нее этот «фырк»,…

«Воронок» остановился, охранник отомкнул замок клетки.

— На выход.

Сойдя на промокший асфальт, Чернов первым делом огляделся по сторонам. Но тюремный двор был пуст. Значит, показалось, пригрезилось…

…Как же такое могло с ним случиться? Будто какой-то злой барабашка строил свои подленькие козни, одну за другой, одну за другой, без отдыха, без передышки. Будто этот неосязаемый призрак хотел выместить на Чернове всю свою обиду на человечество. Но почему он выбрал именно его? За что? За какие такие прегрешения?

Завтра начнется суд, а Григорий все не мог поверить в это. Как же такое могло с ним случиться?…

Еще в далеком июне ему предъявили обвинение. Чернов, мало что понимая, ознакомился с этой литературой с энтузиазмом благодарного читателя, поставил свою подпись, а потом… про него словно забыли, долгие месяцы не вызывали на допросы, о следователе Порогине не было ни слуху ни духу, общение с близкими запретили… Пару раз к нему наведывался адвокат, но ничего связного и конкретного из его уст Григорий не услышал.

Он знал, что следствие продвигается, следствие тянется, но где-то в стороне, далеко-далеко, что персона Григория это следствие вдруг перестала интересовать, и оно занималось чем-то более важным и существенным…

Единственным утешителем для Чернова в тот сложнейший период был Хайнц Кунце. А вскоре срок заключения немца истек и он освободился, передав Григорию в наследство свой «тетрис» с подсаженными батарейками.

— Ты должен быть крепким, — сказал Кунце на прощание, стиснув в своей аристократической ладони ладонь Чернова.

Затем были долгие дни полного одиночества, почему-то к нему в камеру никого не подсаживали. По какой-то загадочной причине сменились и вертухаи, на смену старым, сговорчивым и снисходительным пришли принципиальные молодцы с повадками ресторанных вышибал.

Григорий оказался в вакууме. Он чах и хирел. Он подыхал от отчаяния и безысходности. Он сутками напролет мерил шагами свою камеру, отжимался от пола до изнеможения, зачитывал до дыр старые газеты… У него вновь открылась давным-давно зарубцевавшаяся язва… Он смотрел в крохотный кусочек зеркала, который держал перед собой во время бритья, и не мог отделаться от чувства, что он — парикмахер, бреющий незнакомого клиента. Клиента болезненно осунувшегося, с тусклым и безучастным взглядом серых, глубоко ввалившихся глаз, с огромными залысинами в еще совсем недавно пышной шевелюре…

Наконец, где-то в конце лета к нему прорвалась весточка с воли, письмецо от жены на трех тетрадных страничках мелким убористым почерком принес адвокат. Чернов пожирал глазами слова, фразы, строчки, абзацы и боялся, что вот-вот не выдержит, сорвется, сломается, потеряет рассудок…

Катюша писала, что все у них с сыном нормально, все чудно, все великолепно, только вот… только вот в институт поступить так и не удалось, Антон завалился на первом же экзамене… А еще кто-то побывал в их квартире, ничего не взял, но зато оставил в комнате дохлую собаку с отрубленной головой, ту самую, которую он подкармливал в Шереметьево…

«Жигуленок» Катюша водила уже уверенно, правил не нарушала, с инспекторами ГАИ не конфликтовала.

До недавнего времени, пока одной прекрасной ночью «жигуленок» сам собой не взорвался, разлетевшись на мелкие кусочки по всему двору. Счастье, что никто не пострадал…

Прямо как у Утесова: «Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хо-ро-шо»…

«Теперь и за семью взялись… — с ужасом уяснил для себя Григорий. — Запугивают, затравливают по капельке, как в китайских пытках… Чтоб не рыпались… Чтобы не жаловались и не пытались восстановить справедливость… Какая сволочь за всем этим стоит?»