Частный сыск

— Калинина Петра Аркадьевича, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения, признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьей семьдесят восьмой Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, приговорить его к трем годам лишения свободы!..

Но сколько бы он себя ни уговаривал, что все будет хорошо, прекрасно, замечательно, что его не предадут, что ему зачтется сотрудничество со следственными органами, что суд учтет все смягчающие моменты, смутная тревога не отступала. Напротив, она усиливалась, подспудно подготавливая Чернова к чему-то ужасному.

— …Леонтьева Олега Константиновича, тысяча Девятьсот семьдесят второго года рождения, признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьей семьдесят восьмой Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, приговорить его к трем годам лишения свободы!..

Ярошенко Александра Дмитриевича, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года рождения, признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьей семьдесят восьмой Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, и приговорить его к восьми годам лишения свободы!.. Чернова Григория Михайловича, тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения, признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями семьдесят восьмой-контрабанда — и сто второй, пункт «з», — убийство лиц при исполнении служебных обязанностей — Уголовно-процсссуального кодекса Российской Федерации, и, путем поглощения менее строгого наказания более строгим, приговорить его…

И сердце Чернова не сжалось от неожиданного удара, не забилось предынфарктной дробью, когда он услышал эпилог прокурорской речи, простые и в то же время беспощадные слова, которые в Наташином исполнении прозвучали так, будто она вколачивала железные скобы в бетонную плиту.

— …к высшей мере наказания — расстрелу!..

Сначала был всеобщий вдох, одновременно вырвавшийся из десятков легких. Затем в зале зависла напряженная тишина. И лишь через несколько мгновений раздались рукоплескания, сквозь которые прорывались одиночные выкрики:

— Правильно!

— Молодец, прокурор!

— Так его, гадину, под расстрел!

Таким образом выражала свое одобрение та часть собравшихся, кто разделял неутешное горе родственников покойных Ротова и Бортникова.

Сочувствующие Чернову, а их можно было пересчитать по пальцам, сохраняли гробовое молчание.

Жена Чернова, пошатываясь, поддерживаемая Антоном, вышла из зала… Кто-то издевательски засвистел ей вслед.

Наташа посмотрела на судью. Округлое лицо Нины Ивановны выказывало нескрываемое удовлетворение. Кажется, по ее щекам даже разлился здоровый румянец…

«Получилось… — с облегчением подумала Клюева. — Теперь-то уж он не отвертится…»

— Прими мои соболезнования, — склонившись к Чернову, совершенно серьезно сказал Ярошенко. — Ничего не отвечай. Не надо.

Настроение соседей Григория по скамье подсудимых, безоблачное до последнего момента, ухудшилось. Не будешь же шутить, когда рядом сидит потенциальный мертвец… В том, что судья поддержит требование прокурора, мало кто сомневался, такая уж грозная репутация была у Самулейкиной.

А Чернову вдруг стало как-то светло и свободно. Словно гора с плеч свалилась.

«Вот и отмучился», — мелькнуло в его голове.

Чего теперь бояться? Бояться нечего…

Первое, что он сделает по приезде в Лефортово, так это свяжется со служивыми и харкнет им в глаза. Тоже — нашли стукача. А что потом? Потом можно будет подумать о побеге…

Странно, но раньше Григорий даже не помышлял о побеге. Зачем? С какой стати? Он же невиновен? Да и какой в этом смысл, если из Лефортова удавалось бежать лишь единицам? У него не было шансов на удачу, его бы попросту грохнули. После прокурорской речи шансов не прибавилось, но и угрозы быть пристреленным Чернов уже не боялся. Двум смертям не бывать, а одной…

Наташа постаралась уйти из суда незамеченной. Прошмыгнула мышкой, невидимой тенью. Ей было почти физически плохо. Вроде бы все она сделала правильно, но получилось — плохо, плохо, плохо…

И вдруг увидела на скамеечке пару — Екатерину Чернову и Антона. Мальчишка плакал. А женщина смотрела на верхушки деревьев, и на лице ее блуждала непонятная отрешенная… улыбка.

Наташу эта улыбка поразила.

«Впрочем, у людей это бывает по-разному, — подумала она, — мысли горестные, а глаза добрые, и наоборот…»

ПАЛАЧ

Конечно, адвокат осознавал всю безнадежность своего положения. Конечно, он уже сдался. Но почему бы не хлопнуть дверью на прощание, тем более что ему предоставлялось ответное слово? На этот раз его никто не будет перебивать, не имеют права.

Он не стал хаять работу следствия, обвиняя его в нечестности и давлении на свидетелей и подозреваемых, — слону дробина, разумней было бы просто промолчать. Но Бобков бросил суду вызов, правда, без особой веры в то, что этот вызов кто-нибудь примет и вообще отнесется к нему серьезно.