Частный сыск

Тогда Григорий еще заподозрил капитана в том что от ведь мог водить его за нос насчет распоряжения, насчет неожиданного перевода на другое место и полнейшего незнания подробностей судебного процесса. Как же так? Что, в первую очередь, делает человек, увольняясь с работы? Собирает вещички. А они, родимые, лежали себе спокойненько… Но подозрение это не задержалось, пролетело мимо.

Они повернули за угол. Впереди маячила решетчатая дверь. Это был первый пост. Сердце Чернова екнуло и провалилось куда-то в желудок.

Из стеклянной будочки на них смотрела веснушчатая мордашка молоденького солдатика.

— Открывай, Симыч! — гаркнул Герман. Солдатик нажал на невидимую кнопку, прозвучал электрический сигнал, и дверь приотворилась.

— Вот, Симыч, знакомься, — капитан явно переигрывал, его вальяжность была безмерно преувеличена, но Симыч этого не замечал, — товарищ Чернов, передаю ему дела.

— Здравствуй, служивый, — вымучил улыбку Григорий.

— Здрасьте, виделись уже. — Солдатик равнодушно взглянул в его сторону.

— Вот и славненько, — по шажочку, по шажочку двигался Герман вдоль конторки, прикрывая собой правую руку беглеца, через которую как-то неестественно был перекинут плащ. — Да-да, увольняюсь. Верней, увольняют, ага. Ну бывай, Симыч. Дверку-то открой, а?

— Где это мы с ним виделись? — облегченно выдохнув, спросил Григорий, когда они отдалились на безопасное расстояние от будки.

— Да это он так просто, спутал тебя, — пожал плечами капитан. — Знаешь, сколько здесь людей за день проходит? Всех и не упомнишь…

А про себя подумал: надо же, гад, даже удостоверение не проверил!

— Мы хоть в какую сторону?

— В правильную, Штопор, в правильную… Но ты учти, что перед самым выходом будут проверять документы, при всем желании не отвертишься.

— Учту, — мрачно кивнул Чернов.

— У меня жена и маленький ребенок, — напомнил Герман без особой надежды на то, что этому напоминанию внемлют.

Они шагали по нескончаемым лабиринтам гигантского здания, поднимались по забранным решетками лестницам, затем спускались, после чего поднимались вновь… Если бы Чернову пришлось искать дорогу к выходу, он бы точно заблудился.

Два следующих поста были пройдены без задержки — легенда о «новеньком» и его «наставнике» срабатывала на все сто и открывала зеленую улицу. А вот перед четвертым Германа вдруг- заколотило.

— Я его не знаю… — Перепуганное лицо бедняги так переменилось в цвете, что теперь почти сливалось с сизой стеной.

— Кого не знаешь? — заторможенно соображал Григорий.

— Пацана этого не знаю… Утром другой был. А этого… Нет, не знаю… Очком чую, не пропустит он…

— Который час?

— Без пяти шесть, — вскинул капитан к глазам левое запястье.

— А если во двор? Можно отсюда как-нибудь…

— Что толку? — Глаза Германа начали излучать лихорадочно-панический блеск. — Там же ворота… Народу уйма… Обоих пристрелят…

Чернов молчал, по его скулам бегали желваки.

Мимо них неторопливо прошествовал конвоир, подталкивая перед собой заключенного.

— Привет, Гер, — кинул он на ходу. — Чтой — то ты какой-то болезный?

— Озоновая дырка над головой пролетела, — отшутился Герман. — Как служба-то?

— Как видишь, потихонечку. — И конвоир продолжил свой путь.

— Веди, — решительно заявил Чернов.

— Куда? Во двор? простонал капитан. — Это же в другую сторону… Возвращаться надо…

— Быстрей. У нас всего пять минут.

— Почему пять минут? — не понял Герман, но вновь почувствовав пистолетный ствол (на этот раз животом), спорить не стал.

Лестница в тюремный дворик находилась в противоположном крыле. Добрались до нее без осложнений, мальчишки-охранники лишь посмеивались (мол, дурные эти офицеры, вечно они что-нибудь забывают) и, отпирая двери, говорили вслед:

— Голову только не забудьте…

Солдатский юмор. Хоть бы один придумал что-то новенькое, пооригинальней. Да куда там…

Свежий морозный воздух с болью ворвался в легкие, аж дыхание перехватило. Чернов быстро накинул на себя плащ, сунул пистолет в карман.

— И что теперь, Зорро? — то ли от холода, то ли от нервного возбуждения клацал зубами Герман. — Что ты там надумал, стратег гребаный?

И все-таки кое в чем старик Фоменко не лгал. У груды мусорных баков мирно пожевывала удила сухобокая кобылка… Старушка совсем, лет двенадцать, не меньше…

— Ах, милая моя… — вырвалось у Чернова.

Кучер, безвозрастный мужичишка, сидел на корточках у переднего колеса телеги и, зябко кутаясь в тулуп, орудовал гаечным ключом, то и дело приговаривая:

— Эх, мать-перемать… Эх, едрит-колотит…

В отличие от капитана, который в любой момент готов был забиться в истерическом припадке, Григорий, наоборот, с каждой минутой успокаивался.

Они стояли посреди пустынного тюремного дворика-колодца, и, странное дело, никто на них не обращал никакого внимания, никто не кричал: «Эй, вы! Какого вам здесь надо?» В желтоватом свете прожекторов кружились снежинки. Тишина, мир и покой…

Метрах в тридцати от них, у огромных железных ворот, пританцовывал парнишка в камуфляжке, нежно прижимая к груди автомат. Он удивленно поглядел на Германа, верней, его странное, явно не по сезону, одеяние и, хмыкнув, продолжил свою незамысловатую пляску.