Часы

Дальше раскинулся бескрайний фруктовый квартал. Яблоки из Намангана — темно-красные снаружи, сливочно- желтые в разрезе. Груши — желтые, истекающие соком, атакуемые осами, и зеленые, твердые, как дерево. Чернильные кляксы инжира (в Библии они называются фигами) расставлены как фигуры на шахматной доске. Из-под отвернутой кожицы граната застенчиво смотрят на покупателей жемчужины зерен. Осиный рой вьется над лотками с виноградом всех цветов и оттенков, от белого до угольно-черного, кишмиш белый, кишмиш красный, кишмиш черный, тайфи, бахори, шекерек, шасла, не счесть сортов узбекского винограда. Горами лежит рыжая хурма, румяная, как девичьи щечки, айва. Дальше — сушеные фрукты: изюм белый и черный, сабза, золотые россыпи урюка и кураги, чернильно-черный чернослив. Все краски юга собрал Алайский базар. В узких проходах между прилавками толкаются люди, протискиваются продавцы еды с подносами над головами: «Манты, манты, горячие манты!», «Лепешка, горячий лепешка, только из тандыра!», «Самса, вкусный самса, покупай самса!» На площадке посреди рынка прямо под открытым небом готовится еда. В земле вырыты печи — тандыры. Узбек с шерстяной рукавицей на правой руке, наклонившись над пышущим жаром отверстием, ловко пришлепывает к стенке тандыра лепешку, достает испеченную и складывает в высокую стопку. В самом центре под навесом готовится плов, ярко желтый от хлопкового масла, с урюком и кишмишем. Седобородые узбеки, подоткнув полы халатов, усаживаются за низкими столиками, коснувшись лица сложенными ладонями и произнеся «алла-бисмилла-ильрахман», засучивают правый рукав и аккуратно, не проронив ни зернышка, отправляют горсти риса в рот. Лагманщик, как жонглер в цирке, вертит над головой ожерелья из теста, вытягивая их в тонкие нити. Здесь же булькает в огромных казанах сурпа для лагмана, янтарно-красная, остро пахнущая луком, перцем и чесноком. У Герки сосет под ложечкой, но солдатского денежного довольствия — тридцати рублей — едва хватает на асидол, ваксу для сапог и кулек конфет в училищном ларьке раз в неделю. Поколебавшись, он покупает горячую лепешку за пятьдесят копеек, рвет зубами упругий мякиш. Вечером в столовой его будет ждать остывшая порция перловки, оставленная дежурным. Автобус еще не скоро, и Герка идет дальше. В бахчевых рядах нет суеты овощных прилавков. Полосатые глобусы арбузов из Ургенча не обхватить руками. Чарджуйские дыни, чуть не метрового роста, стоят, как солдаты, на попа тесной толпой. Солидные продавцы сидят с пиалами кок-чая на растопыренных пальцах, неторопливо беседуют с соседями, не обращая внимания на суетливых покупателей. Пусть выбирают, все дыни — сладкие, как мед. Когда покупатель наконец выбрал, острым глазом оценив его, называют точную цену.

В дальнем конце рынка по-бычьи ревут узбекские трубы карнаи, гремят узбекские бубны — дойры: приехал передвижной цирк. На туго натянутом толстом канате танцуют артисты с длинными шестами в руках, скороговоркой забавляет хохочущую публику остряк Ходжа Насреддин.

Шумит, волнуется Алайский базар. По узким улочкам, двум арбам только-только разминуться, тянутся повозки. Дородный узбек едет на ишачке, а следом семенит его покорная жена. Пройдет десять лет, и разрушительное землетрясение сметет древний Ташкент, со всей страны приедут сюда строители строить новую столицу Востока. Воздвигнут красивые высокие дома, по широким улицам, залитым асфальтом, будут ездить «Москвичи» и «Волги», жители Ташкента оденутся в европейские одежды, на Алайском базаре построят павильоны, продавцы наденут белые фартуки. И уйдет в прошлое старый Ташкент, не увидишь больше на его улицах арбу с запряженным, деловито семенящим копытцами ишачком.

***

Сегодня третий взвод идет в караул. Взводный, лейтенант Маркелов, еще и еще раз отрабатывает устав караульной службы.

— Обязанности караульного на посту. Часовой должен бдительно охранять вверенный ему объект, не допускать посторонних людей, не разговаривать на посту, не курить, не петь… — эти многочисленные «не» нужно зазубрить.

Казенные, негнущиеся и черствые, как позавчерашний кусок хлеба, фразы никак не держатся в памяти. И кто пишет эти уставы? Неужели нельзя все это написать русским, великим и могучим?..

— Графов, повтори! — Графов встает, смущенно улыбаясь и поглядывая по сторонам.

Степка тихонько подзуживает: «Давай, отец, выдай фразу!» И Графов нараспев, по-волжски, выдает:

— Не-е петь, не-е пля́сать… — Степка прыскает в кулак, и сам взводный с трудом прячет улыбку.

— Ладно, Графов, а что должен охранять часовой на посту номер четыре — склад оружия?

— Охранять североюжную сторону склада… — Степка валится от смеха, а взводный машет руками:

— Ладно, Графов, садись.